Сердце Демидина - Александр Велин

тот. – Директор Института партийной истории.

Наина Генриховна критически его осмотрела. Сморщенный, седой, парализованный, а грозно шевелит чёрными бровями.

Литвинов прищурился.

– А мы и тебя проверим, – сказал он, отчего-то потирая руки.

Наина Генриховна удивлённо посмотрела на полковника.

– Я таких знаю, – зашептал ей Литвинов, – он с виду сухой, как карандаш, но вы удивитесь, сколько в нём энергии!

Он обрадовался, как ребёнок, увидавший игрушку, казалось, даже помолодел немного. Наина Генриховна невольно улыбнулась.

– Хорошо, Григорий Илларионович, делайте, как считаете нужным, – сказала она.

– Мы мигом! – говорил Литвинов. – Вы поразитесь, Наина Генриховна!

Он принялся отдавать приказы. Забе́гали солдаты. Вокруг Караханова расставили аппаратуру. Наина Генриховна наблюдала, не вмешиваясь. Ей было приятно, что Литвинов старается ради неё, причем не подлизывается, а искренне хочет удивить.

Караханов, подозрительно хмурясь, озирался на суету вокруг него.

– Давно вы стали директором? – спросила его Наина Генриховна.

– Меня ещё Сталин назначал, – гордо сказал Караханов.

Ему на запястье надели браслет с датчиками, а на лоб положили свинцовые пластины с ввинченными в них лампочками.

– У вас так давление меряют? – спросил он.

– Внутричерепное, – хмыкнул Литвинов.

Караханов нахмурил брови.

– Вы здесь главврач? – спросил он.

– Начальница, – скромно сказала Наина Генриховна.

– Реанимационное отделение оставляет желать лучшего, – раздражённо сказал Караханов. – Давление полагается мерить немедленно. И почему я должен лежать… с ней, – он покосился на Марфу Степановну. – Конечно, в нашей стране всякий труд почётен, но всё-таки я – руководящий работник… И потом она, извините, голая. Слухи пойдут.

– Непременно пойдут, – весело согласился Литвинов.

– При моей должности мне положена отдельная палата, – сказал Караханов.

Литвинов подмигнул Наине Генриховне.

– Положена – предоставим, – сказал он, щёлкая тумблером.

– Чего это там загудело? – подозрительно спросил Караханов. – И в голове у меня гудит…

– Что вы там рассказывали насчёт Сталина? – спросил его Литвинов.

Караханов выпятил нижнюю губу и сдвинул брови, пытаясь сосредоточиться.

– Мальчонкой я тогда был, лет семь, да, – проговорил он заплетающимся языком. – Зима стояла, холод жуткий… Стою я на посту с ружьём.

– Мальчонкой, в семь лет, на посту? – не поверила Наина Генриховна.

– Да, мальчонкой! – разъярился Караханов. – Да, на посту, на станции! Ружьё выше меня ростом.

– Он в транс входит, – шепнул Литвинов Наине Генриховне.

– Пять лет мне было, – настаивал Караханов. – Холод, голод, метель… Вдруг вижу – он!

– Сталин? – поинтересовался Литвинов.

– Ты, я вижу, совсем рехнулся! – рассвирепел Караханов. – Поезд! Летит свозь снег. Сквозь пургу.

– Ну-ну, – примирительно сказал Литвинов, поправляя натянувшийся проводок.

– Три года мне было, – сказал Караханов. – Махонький я был… словно грибок. Стою с ружьём, а он – летит!

– Поезд? – спросил Литвинов.

– Дур-рак! – рявкнул Караханов. – Сталин летит!

На его лбу зажглась одна лампочка.

– Видите, Наина Генриховна? – обрадовался Литвинов. – Пошла энергия.

– Для чего он нам, Григорий Илларионович? – спросила Наина Генриховна.

– Как для чего? – удивился Литвинов. – Да хотя бы гнома этого заменить, Сурикова. Из лифта.

– Какой вы хозяйственный, Григорий Илларионович! – похвалила его Наина Генриховна.

Литвинов приосанился.

– Я как увидел этого типа – сразу понял, что такого надолго хватит, – сказал он. – Жилистый и вредный – ему сносу не будет.

– Да, он крепкий, – поддакнула Наина Генриховна.

– Чего это вы там шепчетесь?! – зашипел Караханов. – Аспиранты хреновы. Известно ли вам, голубчики, что взятие станции Мамылово произошло под личным руководством маршала Люлюляпы?

На его лбу зажглась вторая лампочка.

– Патроны беречь! – разъярился Караханов. – Подпустить эту св-волочь поближе!

– Вояка, – ухмыльнулся Литвинов.

Караханов надрывался, выпучивая глаза.

– О-осколочным! Бронебойным! Гранатомётным! Прямой наводкой! Жбабамс! Пиу! Пиу!

Из его рта летели радужные брызги.

– Идёт энергия… – радовался Литвинов. – Видите?

Караханов оскалился на Литвинова.

– То-то лицо мне твоё знакомо! – зарычал он. – Вот я доложу, кому следует.

Но тут же зевнул и устало закрыл глаза.

– Уморился я что-то, – сказал он. – Потом с тобой разберусь.

Через секунду он захрапел, и лампочки на его лбу погасли.

– Как же так! – огорчился Литвинов. – И пяти минут не прошло, а он уже выдохся.

– Не расстраивайтесь, Григорий Илларионович, – утешила его Наина Генриховна. – Утро вечера мудренее. Поздно уже. Караханова этого мы завтра вынесем, а женщина пусть остаётся. Котлет вам нажарит. Суриков ещё продержится в своём лифте… А мне опять Росси звонил, – добавила она, чтобы отвлечь Литвинова.

– Зачем? – сразу забеспокоился он.

– Спрашивал, есть ли у меня новые идеи. Ну, насчёт того, что делать с сердцем.

– Как хорошо, что это теперь не наша забота, – приободрился Литвинов.

– Да уж, гора с плеч.

– А как ваш новенький поживает, Лель, кажется? Продвигается? – спросил Литвинов.

– Как это кстати, что вы мне о нём напомнили! – благодарно сказала Наина Генриховна. – Давно собиралась проверить, как он там.

Лель – сказка

Когда Наина Генриховна поручала Лелю сочинить что-нибудь о Чёрном Солнце, ей было безразлично, чем именно его занять, лишь бы он постепенно приучался делать, что приказано. Как человек с опытом руководящей работы, она знала: грош цена начальнику, не следящему за исполнением своих приказов. «Завтра же его проверю», – пообещала она себе. Тем более что встречи с Лелем могли стать для неё развлечением. Роль музы была ей приятна, а сам Лель вызывал у неё чувство, похожее на хищное умиление.

В этот раз она предстала ему в виде облака, в котором вспыхивали и гасли золотистые, серые и зеленоватые жемчужины. В глубине облака просматривалась её очаровательная фигура. Ради таких эффектов пришлось готовить дополнительную аппаратуру, но восхищённое лицо Леля того стоило.

– Как продвигается работа? – небрежно спросила его Наина Генриховна.

– П-придумываю сказку о Чёрном Солнце и об одной девочке, которую оно похитило, – сказал Лель, вглядываясь в очертания своей музы.

– Можно мне увидеть твоё лицо? – не выдержал он.

– Не сегодня, – чуть кокетливо сказала Наина Генриховна. – Что это за сказка?

Лель вздохнул.

– Чёрное Солнце старается поработить одну девочку. Девочка теряет своих родных, стареет и постепенно становится ведьмой. Дальше я ещё не придумал. Мне кажется, что пройдёт много лет и, когда девочка состарится, Чёрное Солнце неожиданно вернёт ей молодость.

Наина Генриховна вздрогнула.

Её игривое настроение сразу исчезло.

– Расскажи-ка подробнее, – потребовала она.

– Ну, приблизительно так, – волнуясь, начал Лель. – Жила в деревне девочка. У неё была младшая сестрёнка… нет, пожалуй, младший братец – пусть будет как в сказке про Алёнушку. Я думаю, что её братца тоже могут звать Иванушкой… Это хороший стилистический ход?

– Замечательный, – напряжённо сказала Наина Генриховна. – Продолжай.

– Деревня, где жила девочка, была бедной, – сказал ободрённый Лель. – Но люди как-то сводили концы с концами. Однажды в неё пришли солдаты, которых прислало государство.

Это были худые, хмурые, фанатичные люди со звёздами на шлемах, несущие с собой жестокость и страх. Солдаты отбирали у