Долгая ночь - Юля Тихая

Потом он смотрел вместе со мной, как шарик ртути вращается в своей стеклянной тюрьме, то разбиваясь на крошечные металлические капли, то собираясь обратно. А я тёрла его пальцы спиртом, чтобы смыть с них корявые чернильные линии знаков.

Мы сидели ещё долго, и выяснилось вдруг, что Арден умеет не столько даже петь, сколько мелодично что-то мурлыкать себе под нос. Когда знаки были стёрты, и я продолжала гладить его руки, он ткнулся носом мне в плечо и затарахтел, как большой ласковый кот.

Я потрепала его за ухом, а потом спохватилась:

— Ты всё ещё меня чуешь?

— Нет, — удивился он, — с чего бы?

И я, расслабившись, позволила ему увлечь себя в объятия.

На ужин не пошли; вместо этого Арден притащил откуда-то мешок со слегка побитыми колечками песочного печенья, а я заварила прямо в гранёных стаканах чай, добавив в него пахучих трав из артефакторного запаса. Стаканы оказались ужасно горячие, подстаканников не было, и Арден мужественно перенёс их в полотенце и поставил под окно, чтобы остудить; потом мы предсказуемо о них забыли и чай пили в итоге холодным, покрывшимся маслянистой плёночкой.

Потом целовались, конечно: пьяными, долгими поцелуями, в которых забывается и тонет вся ерунда об обычной жизни и каких-то там расследованиях. Он вжимал меня в себя с силой, почти до треска в рёбрах, и это было ужасно приятно; я, расшалившись, высоко закатала рукава его рубашки и изучала пальцами линии заклинательских татуировок.

Он вздрогнул, когда я щекочащим движением прошлась по внутренней стороне плеча. Поцеловал мочку уха, потом чувствительную точку у основания челюсти, впился влажными губами в шею, дёрнул пуговицы, — прикосновение к ключицам оказалось неожиданно острым, горячим.

Меня чуть качнуло, и мы как-то вдруг оказались на застеленной кровати, причём Арден полулежал на спине, оперевшись локтями, а я почти сидела на нём сверху. Смутилась, завозилась, сползла в сторону; Арден повернулся на бок и снова притянул к себе.

Это очень странно, — находиться с другим человеком так близко. Стоя это не ощущалось так сильно; обниматься стоя — это почти как если бы мы с трудом затолкались в переполненный трамвай. А в том, чтобы лежать вот так, рядом, было что-то другое, тёмное, интимное.

Я крепко зажмурилась, но стало ещё хуже, потому что Арден сразу же жадно поцеловал мои губы.

Какое-то время я плавала в этом мареве, неуверенно сжимая его рубашку; потом пробежала пальцами вдоль пуговиц, по линии брюк, с щелчком отцепила от пояса клипсу подтяжки. Нашарила вторую, но она не поддавалась: пришлось отвлечься от поцелуев, всмотреться в застёжку и помочь себе второй рукой.

Арден шепнул:

— Ты хочешь?

У меня покраснели уши, и я ещё увлечённее занялась рукавами. Сперва раскатать всю ту ткань, что я до этого так неаккуратно вздёрнула наверх, потом высвободить полы из штанов, затем расстегнуть…

Какие-то другие ответы, похоже, не требовались, потому что Арден занялся симметричным: выпутал меня из моей рубашки, высвободил грудь из тесного плена чашек, бережно тронул чуткие напряжённые соски.

Я вздрогнула всем телом, уткнулась носом ему в основание шеи и сказала тихо:

— Честно говоря, у меня никогда никого не было.

Говорить об этом было ужасно неловко (хотя, право слово, какая может быть неловкость, когда чужие руки уже почти у тебя в трусах?). Что-то внутри меня никак не могло понять, станет ли Арден смеяться или радоваться, и обе эти возможности неприятно сжимали горло.

Он чмокнул меня в макушку и шумно выдохнул.

— Честно говоря, у меня тоже.

Я так резко дёрнула головой, что чуть не врезала ему по челюсти.

— В смысле?! Ты же красавчик! Даже Ливи так сказала.

У Ардена сперва вытянулось лицо, а потом он стал ржать. Его трясло от смеха, и это ужасно ему шло; я с затаённой нежностью разглядывала проступившие ярче веснушки, пляшущие тени от ресниц, вертикальную складку-морщинку между бровями, там, где у лиса белое пятно.

— Вообщеее-то, — манерно протянул он, уткнув руку в бок и продолжая широко улыбаться, — я не какой-то там, чтобы с первой… встречной…

На этом месте он всхлипнул, и его снова разобрал хохот. Я опять глупо хлопнула глазами и шутливо треснула его по плечу:

— И что мы будем делать?

— Ну, — легкомысленно фыркнул Арден, — слушай, наверное, как-нибудь разберёмся!

— Ты думаешь? — с подозрением уточнила я.

Не то чтобы после «мастер-классов» и шуточек Ливи у меня сложилось впечатление, что секс — это какая-то особо сложная наука, требующая глубокой теоретической подготовки, упражнений и постоянного освоения новых координационных связок. С другой стороны, как-то раз Ливи демонстрировала своё мастерство на хвосте зелёной собаки, свёрнутой из колбасы воздушного шарика, и это выглядело во-первых немного отвратительно, во-вторых — довольно непросто.

— Мать-природа, — он снова расхихикался, — поможет!

— Арден! Если ты будешь всё время ржать, мы никогда не потрахаемся!!

Он тут же сделал чопорное лицо:

— Извините, извините. Больше не повторится!

Зато повторилось другое: он ласкал мою грудь, целовал соски. Расстегнул и потянул вниз мои брюки, подождал, пока я стряхну их с себя окончательно, чуть улыбнулся полетевшим следом полосатым гольфам, — я мстительно пощекотала его пятку, и Арден споро снял и носки, и штаны.

Я зябко подёрнула плечами, и он завернул нас в покрывало.

Долго гладил мягкими, приятно хаотичными движениями, — то внутренняя сторона бедра, то линия рёбер, то чуткая ямочка между ключицами; я то раскрывалась, утопая в поцелуях, то судорожно сводила колени.

Между ногами было горячо и, похоже, влажно: чужие пальцы легко скользнули по складочкам. На мгновение мы оба замерли, тяжело дыша; потом я неловко стянула трусы, стараясь смотреть куда-нибудь в сторону, а по пути удачно дотянулась до выключателя и потушила верхний свет, оставив только лампы над столом.

Арден притянул к себе, поцеловал, снова принялся ласкать внизу и так старался, что угрожал стереть мне там что-нибудь.

— Ммм, — с сомнением сказала я.

— Мм?

— Ммммм, — я неопределённо двинула бёдрами.

К сожалению, язык «ммм» Арден понимал не очень хорошо, а объяснять обычными словами было ужасно неловко. Я положила ладошку на его руку, остановила какие-то дикие восьмёрки и направила его пальцы, показывая, как: мягче, медленнее, нежнее.

Он выглядел немного уязвлённым, но быстро сообразил, что к чему. Я умела порадовать себя буквально за полторы минуты, но здесь мне не хотелось торопиться; хотелось, наоборот, продлить это странное горячечное ощущение, раствориться в тяжёлом дыхании, состоять из острых прикосновений и поцелуев и разглядеть все тёмные пятна, пляшущие перед глазами.