Долгая ночь - Юля Тихая

Става неловко, вымученно улыбнулась, — а потом рухнула на колени и страшно закричала.

Она кричала так сильно, безостановочно, словно звук взорвался где-то у неё внутри и теперь выходил ударной волной. Это был пронзительный, оглушающе высокий вопль; он звенел в каждой черте обезображенного криком лица, в наэлектризованных волосах, в дрожащих расширенных глазах, залитых чернотой зрачка; он трясся перенапряжённой мышцей и мертвел синюшными полукружиями ногтей, отчаянно вцепившихся в медь артефакта.

Я дёрнула его на себя. Става держала крепко, отчаянно. Её била крупная жадная дрожь, а пальцы обхватили круг артефакта так, что казалось — сейчас сломаются. Я кое-как развернула её кисть, попыталась разжать руку, но легче было бы справиться со слесарной струбциной; металл жёг кожу; камни мерцали плохим, масляным блеском, за которым следует напряжённый технический скрип и надрывный хлопок разлома.

Вокруг — суета: кто-то зажимал уши, кто-то расталкивал толпу медицинским чемоданом, кто-то орал в рацию короткие команды, кто-то скупыми движениями выставлял камни на алтарную панель. Я видела краем глаза, как Арден и незнакомая мне заклинательница в четыре руки сплетают гасящие чары, и реальность вокруг них сминается, заворачивается спиралью, — а мои руки нашли на столе нож, которым Става пустила кровь.

Я перевернула его и с силой ударила основанием рукояти в стеклянную капсулу. Потом ещё, и ещё, и ещё, пока стекло не сложилось, лопнув, само в себя; тогда я снова перевернула руку Ставы, и ртуть, собравшись в горошину, упала на бетонный пол и разбилась кляксой.

Ставу тряхнуло последней судорогой, и пальцы, наконец, разжались. Артефакт остался в моей руке, а сама девушка рухнула, будто кто-то перерезал невидимые ниточки.

Всё это длилось, быть может, минуту, а показалось — целую вечность.

— Здесь ртуть, — спокойно сказала я, когда к Ставе подскочила женщина с медицинским чемоданом.

Она молча грохнула чемоданом об пол и потрясла Ставу, — та отозвалась тихим стоном. В оказании первой помощи от меня явно ничего не требовалось, и я без спросу взяла из чемодана одноразовые перчатки, открыла флакон с водой, собрала ватой металлические капли ртути, утопила их в воде и плотно закрыла флакон. Руки не дрожали; я успела поискать в укладке раствор марганцовки, хлорную известь или хотя бы мыло или соду, и предсказуемо ничего из этого не обнаружила. Один из служащих, до странного светлый блондин, притащил ведро с подкрашенной чем-то водой, а другой забрал у меня банку с ртутными отходами.

Публика в холле изменилась: праздных зрителей разогнали, зато появились суровые, сердитые лица, форма со знаком VI и медицинские халаты. Где-то мелькнула расстёгнутая кобура; мастер Ламба с жаром втолковывал что-то человеку с хмурым лицом, который настраивал камеры. Картинки на экране сменялись быстро-быстро.

Наконец, Става закашлялась и села. Она всё ещё была болезненно бледна, а волосы были влажные, однако зрачки пришли в норму, и руки у неё больше не болтались варёными макаронинами. Врач что-то ей выговаривала, разводя в бутыли раствор для инфузии.

Я почти успела занервничать и сразу же выдохнуть, когда на моё плечо легла тяжёлая рука.

— С вами желает побеседовать Советница.

— Я всё сделала верно, — в который раз повторила я, украдкой вонзив ногти в ладонь. — Ошибки не было. Таких… последствий… я даже предположить не могла.

Комната, куда меня привели, была кабинетом, — огромным, гулким и неприятным. Длинное помещение, высокие потолки, на нём — лепные розетки и многоярусная хрустальная люстра; на полу выложен фигурами мелкий наборный паркет; стены скованы деревянными панелями, густыми и лаковыми. Одна сторона полностью занята высокими шкафами, в которых за стеклом выстроились корешок к корешку книги. Напротив — несколько рамок с фотографиями каких-то рукопожатий, флаг Кланов с золотыми кистями, парадный портрет Большого Волка и крупная инкрустированная каменьями цифра VI.

Летлима стояла у окна, какие-то люди собрались у длинного приставного стола, и все сверлили меня взгядами.

— Откуда вы знали, как это прекратить? — хмуро спросил артефактор в одеждах Службы. Он стоял рядом с выстеленным зелёным сукном столом, как солдатик.

— Я разорвала цикл, — сказала я, хотя это и так должно было быть понятно. — Это самый простой способ, расколоть камни труднее.

— Вы придумали это очень быстро, — со значением сказал один из людей за столом, мощный мужчина с квадратным подбородком.

— Этому учат артефакторов.

— Что вы закончили? — журчащим голосом уточнила высокая тонкая женщина с пепельными кудрями.

— Я учусь в вечерней школе при университете Амриса Нгье…

Потом они заговорили между собой, вовсе не обращая на меня внимания.

— Возможно, она ошиблась в формах?

— Я слушал, в глаголах всё было верно. Но, возможно, возникла ситуативная омофония…

— Какая омофония? Ты смеёшься?

— Теоретически, не доказано, что…

— Эта вещь опасна! Не понимаю, почему она до сих пор не изъята.

— Девушка отказывается…

— Да стоит ли спрашивать? Это запретная магия!

— Совершенно поразительно!..

— Возможно, идиосинкратический эффект или специфическая толерантность…

— Этим должны заниматься специалисты, в соответствующих условиях.

— Если бы Става погибла…

— Но она-то жива!

— Предлагаете дождаться, пока кто-нибудь умрёт?!

— Комиссия по запретной магии…

Свет огромной люстры бил в глаза. Я крутила в руках медный бублик потухшего артефакта, — с дырой вместо привычной капсулы ртути. Он казался почему-то лёгким-лёгким, словно сделанным из картона.

— Кесса, — это пепельная женщина подняла на меня нежный взгляд ореховых глаз, — где вы взяли этот предмет?

— Я его сделала, — устало повторила я. В ушах всё ещё звенел крик Ставы.

Квадратный мужчина тяжело свёл брови:

— Девочка, давай без этого вся…

— Давайте обойдёмся без хамства, — вдруг вставил Арден. — Эксперимент проводил мастер Ламба, он мог бы…

— Не лезь не в своё дело, щенок!

— Вы, боров, тоже воздержитесь.

На какой-то момент стало тихо-тихо, будто режиссёр объявил немую сцену, — только слышно было тиканье крупных настольных часов и то, как свирепо выдыхает квадратный. Он был, должно быть, кабаном, правда вряд ли холощёным; его лицо кинематографично наливалось кровью, кулаками он опёрся в столешницу и казалось, что сейчас он встанет и случится что-то очень плохое.

В наступившей неподвижной тишине мастер Дюме легко тронул за плечо Советницу: