Цветочки Александра Меня - Юрий Пастернак

Всех нас отец обучил молиться трижды в день. Иногда в какой-нибудь выходной ему удавалось уединиться, он закрывался на час, на два – и молился.

Первые аккорды мне показал отец, но в музыкальной школе, куда я пошёл учиться, класса семиструнной гитары не было, и я переучивался играть на шестиструнной. Отец очень поддерживал все наши с сестрой начинания, любые, – но никогда не навязывал окончательных решений, позволяя себе лишь осторожно подводить нас к ним. Он был великим педагогом. И знаете ещё что – я никогда не говорил об этом – но посмотрите: семидесятые годы. Я – маленький мальчик. В школе пропаганда соответствующая. В какой сложной ситуации был отец! Он мог бы в разговоре на «скользкую» тему солгать. Но как после этого дальше жить? И как жить с собственной совестью, отягчённой этим? И отец говорил мне правду. И про советскую власть, и про то, как она боролась и борется с Церковью. И не боялся того, что я где-нибудь что-нибудь ляпну. Потому что это была правда. Понимаете, насколько человек был смел и честен сам с собой? Никогда я не слышал от него: «Пусть это останется между нами, не вздумай проговориться», но постоянно слышал: «Ну, ты же понимаешь…»

Приятные воспоминания у меня остались об отношениях в нашей семье между отцом и матерью, и я стараюсь это перенести на такие же отношения в моей семье с супругой и с детьми. Я ни разу за долгие годы не видел, чтобы мои родители кричали друг на друга или ругались.

Павел Мень

Наша соседка Агафья Ивановна, верующая, православная, ходила в церковь. И вот однажды, встретившись с папой на кухне, доверительно и радостно оповестила: «Владимир Григорьевич, а я и не знала, что Алик ваш служит священником в Алабине. Люди говорят, хороший батюшка».

Папа опешил. Мы его в свою христианскую жизнь не посвящали… Он опасался и за маму, и за нашу судьбу, как мы, верующие, сможем адаптироваться в современном мире! Уже начались хрущёвские гонения на церковь. Обожжённый революцией, – брата расстреляли по оговору, за веру сажали беспощадно, – он беспокоился о нас. И мы его щадили, защищали от рисковой реальности. Не сказали о том, что Алик вернулся из Иркутска без диплома. Рукоположенный в диаконы, он жил три года при церкви. А папе говорили, что работает биологом и за городом снимает жильё. У Алика уже родилась дочка… И вдруг откровение от Агафьи Ивановны… Наверное, это был удар. Но он его перенёс, потому что у нас была крепкая семья, любящая, трудолюбивая, общительная. Взгляды, для него неприемлемые, любви не разрушали. И это был главный аргумент в нашу пользу.

Зинаида Миркина

Бывали мы у Алика в Семхозе. Первый раз приехали зимой. Было очень тихо. Удивительное ощущение тишины, в которой так свободно душе. Мансарда на втором этаже со скошенным потолком, деревянные стены. Какое-то тихое мерцание, нет, не свечей, – день на дворе, – вещей: икон, книг. А в окне – деревья, небо. Особенно помню крест еловой верхушки, врезавшийся в небо.

«Господи, как хорошо у вас», – сказала я Наташе. Она пожала плечами: «Многие так говорят, а вот меняться из Москвы сюда никто не хочет».

Марк Поповский

27 июля 1973 года. В гостях у отца Александра Меня. На нём полотняные брюки, пляжные туфли на босу ногу и жёлтая, очень идущая ему к лицу сорочка под чёрной курткой. Свободные движения, во всём нескованность, искренность, естественность. С ним удивительно легко и смеяться, и говорить о самых серьёзных материях. Они с женой занимают мезонин двухэтажного деревенского дома. На полках масса книг по истории, философии и религии, много редкостных английских, французских, немецких изданий. Я с завистью увидел всего Тейяра де Шардена. Комната, в которой отец Александр принимал нас, если не считать небольшого киота и висящего в углу облачения, скорее всего могла бы быть жилищем философа-космополита. На этажерках – фигурки Будды, а рядом – бронзовое изваяние Данте. При всём том скромность, простота.

12 сентября 1974 года, день именин отца Александра. Я впервые в таком кругу, сидим с женой за столом вместе со священниками, дьяконами, верующими мирянами. Можно было бы ожидать унылого перебирания обид, сугубо профессиональных церковных разговоров. Ничего подобного. В доме отца Александра собрались люди в основном не старые и не в одни только церковные дела погружённые. Говорили о религиозном искусстве, о будущем уезжающего за границу Краснова-Левитина, о делах литературных, даже о прошлом и настоящем Одессы. Много смеялись, шутили. Поздно ночью приехал Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин, герой дня в связи с его предстоящей эмиграцией. Вместе с ним появился отец Димитрий Дудко, тоже личность знаменитая после его отстранения от службы за проповеди, выходящие за пределы разрешённого. Отец Александр всех радушно встречал. Его действительно любят все, кто близко знает. Редко встретишь такого солнечного человека, всегда готового к общению, помощи, дружбе, любви. После чая он показывал гостям слайды, посвящённые Святой земле. Вечер прошёл тепло.[75]

Священник Владимир Тимаков

Обычно отец Александр Мень принимал гостей у себя дома. Перед встречей он заходил в магазин, покупал котлеты (в большом количестве) и потом вёл беседу, стоя у плиты. Смазывает сковороду, жарит котлеты и в то же самое время так мастерски и красиво говорит, что у всех дух захватывает.

Для меня такое просто немыслимо. Я и сам должен быть сосредоточен, и слушатели не должны заниматься посторонними делами. У отца Александра всё обстояло по-другому. Гости сидят, бывало, за пустым столом, на котором ничего нет. Поджарив партию котлет, отец Александр выкладывает приготовленное на пустую тарелку, стоящую на столе, возникает движение и шум… и на тарелке пусто. И так повторяется всякий раз, когда на тарелке появляются котлеты. Мень снова жарит, увлечённо при этом рассказывая, а сам же котлет не попробует – ему некогда. И это после всех иерейских трудов на приходе. Так отец Александр умел совмещать беседу даже с приготовлением еды.

Наталья Трауберг

Впервые меня привёз к отцу Александру Мелик Агурский в 1965 году. Приехали мы в Семхоз, очень с ним было весело, приятно, что-то мы пили, шутили. Он уже какого-то Честертона получил от Мелика, и о Честертоне поговорили. И Наташа (жена отца Александра) ему сказала: «Алик, вот такой-то ходит, а говорят, что с ним надо осторожно, и может быть, лучше, чтобы он не ходил». И тут он сказал – я это помню очень хорошо, это было наверху: «Ой, мать, разве теперь разберёшь, с кем надо осторожно, с кем нет, – да пускай ходит». И вот когда он это сказал и как-то особенно взмахнул рукой со своей такой интонацией, во мне что-то повернулось. Таких священников я не видела, которые бы так сказали.[76]

Людмила Улицкая

В доме отца Александра постоянно были гости. Жил он в Подмосковье, на станции Семхоз. Возвращался домой с портфелем и продуктовой авоськой. Никогда не знал, сколько человек сядет за стол ужинать. Кормил, поил, мыл посуду. Постоянные посетители были огромной нагрузкой для семьи. Я действительно не понимаю, когда он успевал писать свои огромные и по объёму, и по значению книги.