Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

Временное правительство не спешило идти навстречу национальным чаяниям, откладывая решение любых вопросов, связанных со статусом отдельных регионов, до Учредительного собрания, превращая тем самым радикальных лидеров национальных движений в своих врагов.

Отрезанным ломтем считалась Польша. Милюков писал: «Временное правительство сразу стало на определенную точку зрения полной независимости объединенной из трех частей этнографической Польши. Ввиду германско-австрийской оккупации русской Польши революционная власть не могла, конечно, осуществить свое намерение непосредственно. Вместо манифеста о независимости Польши пришлось издать воззвание к полякам, которое говорило не точным юридическим языком, а… словами одушевленного и горячего призыва — бороться за общее дело, «плечом к плечу и рука с рукой за нашу и вашу свободу, как гласили старые польские знамена 30-х годов»[707].

Петросовет солидаризировался с правительством, заявив 14 марта, что «Польша имеет право быть совершенно независимой в государственно-международном отношении», желал «успеха в предстоящей борьбе за водворение в независимой Польше демократического республиканского строя»[708]. О том, что Польша, остававшаяся частью России, находилась под оккупацией, ни слова. Ленин был за немедленное и безусловное предоставление Польше независимости[709].

Февральская революция создала принципиально новую обстановку внутри Польши для Юзефа Пилсудского и других лидеров, ранее добивавшихся восстановления польской государственности в борьбе с Россией и в союзе с Берлином и Веной. Леон Василевский, один из ближайших сподвижников Пилсудского, подтверждал: «Россия как самая главная сила в наших политических расчетах, этот наш самый большой враг, на длительное время сходила с арены. В этот период можно было не принимать в расчет непосредственную опасность со стороны русских, и теперь необходимо было повернуть всю нашу энергию против двух других оккупантов»[710]. Пилсудский даже подумывал о том, чтобы перебраться в Россию, где открывались гораздо более благоприятные перспективы создания польских боевых формирований, чем на оккупированной немцами территории Польши.

Финляндию отпускать новая российская власть не собиралась, предлагая формулу самой широкой автономии. 5 марта на большом митинге в Гельсингфорсе прозвучала декларация с требованием восстановления свободы и прав Финляндии и созыва Сейма. Временное правительство отреагировало актом от 7 марта, заявив о восстановлении основных законов, прав и преимуществ, которыми пользовались граждане Великого княжества Финляндского по его конституции; подтвердило сохранение внутренней самостоятельности финского народа, прав его национальной культуры и языка, созвало на сессию депутатов Сейма[711].

На следующий день Сейм выступил с обращением: «Да сохранятся и обновятся вполне свободная Россия и свободная Финляндия»[712]. 13 марта было сформировано новое финляндское правительство, сразу же признанное Петроградом. Министром Финляндии во Временном правительстве был назначен кадет Федор Измайлович Родичев, который курировал финские дела до апреля, когда Карл Энкель получил назначение на пост министра-статс-секретаря[713]. 16 марта в Гельсингфорсе появился Керенский:

— Я приехал сюда не только для того, чтобы принести финляндскому народу весть о его свободе, которую ему дал русский свободный крестьянин, рабочий, солдат (рукоплескания). Отныне, товарищи, прочь всякое сомнение[714].

Бунин посетил «очень большое собрание на открытии выставки финских картин»: «Старались, чтобы народу на открытии было как можно больше, и собрался «весь Петербург» во главе с некоторыми новыми министрами, знаменитыми думскими депутатами, и все просто умоляли финнов послать к черту Россию и жить на собственной воле: не умею иначе определить тот восторг, с которым говорились речи финнам по поводу «зари свободы, засиявшей над Финляндией»[715].

Дальше началось перетягивание каната, принявшее форму противоборства разных концепций отношений Петрограда и Гельсингфорса. Юридическая комиссия Кокошкина полагала, что Временному правительству как носителю верховной власти в России принадлежала и верховная власть в Финляндии, будущее которой полномочно определить только Учредительное собрание. Финский профессор Германсон выступил с «теорией компенсации»: поскольку на место императора — носителя неограниченной власти — пришло Временное правительство с властью ограниченной, то Финляндия должна получить компенсацию в виде двустороннего договора, который бы гарантировал ей полную внутреннюю автономию. Другой профессор — Рафаэль Эрлих — шел еще дальше, уверяя, что император обладал верховной властью как Великий князь Финляндский, а коль скоро монархия исчезла, верховная власть должна перейти к государственным органам Финляндии. Для определения характера отношений Финляндии с новой Россией создавался конституционный комитет под руководством Столберга, который сразу начал осуществлять зондажи на предмет обретения полной независимости[716]. Ну а затем с финской стороны начались односторонние шаги в этом направлении.

Съезд финляндской социал-демократической партии принял резолюцию, требующую «отторжения Финляндии от России и образования независимой республики. Согласно этой резолюции, Россия не вправе в мирное время держать войска на территории Финляндии и иметь здесь укрепления»[717]. Начали создаваться серьезные затруднения по расквартированию, питанию и снабжению войск[718]. При этом 1800 финских добровольцев — 27-й егерский батальон — проходили обучение военному делу в Германии для борьбы с Россией[719]. 6 июля Сейм большинством голосов социал-демократов примет закон о переходе к нему, после отречения «великого князя финляндского», верховной власти, оставляя Временному правительству лишь внешние сношения, военное законодательство и военное управление. Петроград ответил на это роспуском Сейма.