Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

Прибалтика была театром боевых действий или его ближним тылом. Литва — большей частью оккупирована немцами, против которых были сконцентрированы крупные группировки российских войск, особенно в районе Риги, где размещался штаб командующего 12-й армией генерала Радко-Дмитриева»[720].

Национальное движение не заставило себя ждать. Уже 4 марта в Риге собрание представителей латышских общественных организаций приняло постановление: «Учитывая хозяйственные, культурные, национальные и исторические особенности Латвии, она должна быть неделимой и автономной провинцией, в которую войдут 4 уезда Лифляндской, 7 уездов Курляндской губернии и Латгалия. Управлять Латвией должен Сейм, который будут выбирать все жители путем всеобщих, равных, прямых, тайных и пропорциональных выборов без различий сословий, национальностей, вероисповедания и пола и который будет ведать всеми делами, за исключением денежной системы, армии, флота и железных дорог». Собрание высказалось за то, чтобы все госслужащие знали латышский язык[721].

Двенадцатого марта в Вольмаре собрались 450 человек, объявивших себя Южно-Видземским земским съездом, который признал необходимым «объединить в одно административное целое все населенные латышами земли Лифляндской, Витебской и Курляндской губерний под общим названием «Латвия»; «Латвия» должна быть автономной и нерасчлененной провинцией России с широкими правами самоопределения»[722]. Съезд предложил также провести принудительную продажу дворянских усадеб (в основном принадлежавших немецким баронам) и «обеспечить безземельных латышей землей, главным образом за счет крупновладельческих и других хозяйств, размеры которых не соответствуют рациональному использованию земель».

Большинство латышских социал-демократов на момент революции оказались не в Латвии. Их ЦК начал свою работу в Москве, там же стала выходить и латышская газета «Социал-демократ». В Петрограде Петр Иванович Стучка возобновил выход газеты «Циня» («Борьба»). В Риге и других городах Латвии рабочие и солдатские Советы существовали отдельно друг от друга: армейские массы и их Советы состояли из русских, рабочие — из латышей[723].

Особую силу представляли латышские стрелки, которые «были призваны к жизни самодержавием, чтобы использовать для войны ненависть парцельных крестьян и батраков против лифляндских баронов»[724]. Их численность превышала 40 тысяч человек, собранных в 8 действующих полков и один запасной. Уже весной латышские стрелки были сторонниками большевиков, а затем окажутся их едва ли не главной ударной силой.

В Эстляндии во главе автономистского движения оказались лидеры Союза городов. 9 марта была создана «Эстонская лига», и уже в середине марта во Временное правительство поступило «Положение о временном устройстве административного управления и местного самоуправления Эстонского края». Предлагалось образовать из Эстляндской и севера Лифляндской губерний Эстонский край во главе с комиссаром Временного правительства, при котором действовал бы совет из избираемых представителей уездов и городов, ведающий всеми местными делами. Делопроизводство — на эстонском[725]. Национальные чувства дальше только росли, причем основным фактором их усиления стало… разложение частей российской армии. Побывавший в Эстляндской губернии известный юрист и публицист Изгоев (Арон Соломонович Ланде) замечал, что «эстонское население стало прямо панически бояться русской армии, своей защитницы. Слонявшиеся толпы солдат с расстегнутыми воротами рубах, с шинелями внакидку, поплевывающих вокруг себя неизменными семечками, наводили страх…»[726]

Но наибольшие проблемы для новой российской власти возникли в регионе, который после Гражданской войны станет Украиной. На этой территории перед войной жили 35,2 млн человек. Из них украинцы составляли 60 %, русские — более 30 %, евреи — 6 %, поляки — 1,2 %. Там находились крупнейшие промышленные центры — Донбасс, Харьков, Николаев, — которые давали 71 % российской добычи угля, 58 % выплавки стали[727].

Но центром политической жизни и национальных устремлений был Киев. Уже 3 марта там возник Совет объединенных общественных организаций во главе с кадетом Стародомским. Началось формирование Совета рабочих депутатов на базе местной рабочей группы ВПК. С военными они не сразу объединились, там поначалу окажется аж три Совета военнослужащих: солдат, офицеров и юнкеров.

Прошли первые демонстрации, где красные флаги сразу соседствовали с желто-голубыми, а лозунги демократии с призывами к украинской автономии. И сразу же возникает Украинская Центральная рада (УЦР), объявившая себя высшим законодательным органом Украины и потребовавшая политической власти и самостийности. 14 марта в Киев прибыл профессор Михаил Сергеевич Грушевский, признанный авторитет национального движения, ранее заочно избранный председателем Рады. В ее составе лидирующие позиции занимали представители либерального Товарищества украинских поступовцев (ТУП) и трех соцпартий — Украинской социал-демократической рабочей партии (УСДРП), Украинской партии эсеров (УПСР) и Украинской партии социалистов-самостийников (УПСС).

Не отставали украинцы и в других городах страны, и на фронте. 12 марта Зинаида Гиппиус в Петрограде не без удивления записывает в дневнике: «Тут, кстати, под окнами у нас стотысячная процессия с лимонно-голубыми знаменами: украинцы. И весьма выразительные надписи: «федеративная республика» и «самостийность»[728]. 17 марта «Русские ведомости» сообщали: «В ряде собраний украинских офицеров, солдат, юнкеров, военных врачей и военных чиновников постановлено сформировать добровольцев из лиц, свободных от военной службы, в Украинский полк всех родов оружия»[729].

Активный член Рады Шаповал писал: «Это было благословенное время! Свобода его было главным условием развития украинского движения. Мы раскачали всю Украину съездами, собраниями, универсалами, манифестациями! Организации росли как грибы после дождя, люди суетились, агитировали, организовывались»[730]. 19 марта в Киеве прошла 100-тысячная манифестация под лозунгами автономии и федеративной российской республики. Известный писатель Владимир Галактионович Короленко 24 марта записывает в дневнике: «Вчера (23-го) было собрание («вече») украинцев. Всякий национализм имеет нечто отрицательное, даже и защитный национализм слишком легко переходит в агрессивный. В украинском есть еще и привкус национализма романтического и бутафорского. Среди черных сюртуков и кафтанов мелькали «червоны жупаны», в которые нарядились распорядители»[731].