Спасти Колчака! «Попаданец» Адмирала - Герман Романов

Все присутствующие переглянулись. Полковник явно недоговаривал, и в этом было самое страшное…

— В русских частях идет бешеная агитация, политцентровцы объявлены вне закона как предатели. Наши войска называются насильниками и убийцами, хотящими вывезти тысячи вагонов русского добра. Сибирское правительство даже мобилизацию не объявляет — крестьяне сами начали стекаться десятками, а завтра их будут сотни, если не тысячи. Кстати, нашу «интендантуру», захваченную в Глазково, уже вечером стали раздавать населению, говоря при этом, что все это отнято от чешских грабителей, — полковник криво улыбнулся и обвел взглядом всех присутствующих.

— Нужно немедленно протестовать! — не выдержал напряжения доктор Гирс. — Надо обратиться к Совету послов и потребовать, чтобы это самозваное правительство прекратило травлю наших легионеров!

— Хм, и что они могут сделать? — недовольно буркнул полковник Крейчий. — У них нет силы, чтобы воздействовать на русских. Самим бы живыми остаться… А японцы ни нам, ни им не помогут, особенно после вечернего… недоразумения, скажем так.

— Нужно немедленно атаковать всеми силами, не дожидаясь подкреплений из Черемхово. Иначе русские разгрузят склады и выставят против нас через два дня не шесть батальонов, а шесть полков. Офицеров у них много, костяк армии есть, вольют тысячи добровольцев, и вот тогда мы с ними никак не справимся. Никак! — начальник штаба 2-й дивизии подполковник Бируля громко повторил последнее слово, и будто электрический разряд пробил чехов. Все сразу зашевелились…

— Я за немедленную атаку! — первым высказал свое мнение полковник Крейчий. — Им нельзя давать времени, промедление приведет к катастрофе! Нужно разоружить литерные эшелоны, арестовать Колчака, который, я уверен, отдал приказ Арчегову. И взять под свою охрану золото — это произведет на них должное впечатление!

— А что даст атака, господа? — Богдан Павлу заговорил тихим, но властным голосом. — Я уверен, что Батарейную наши солдаты вернут и не позволят русским воспользоваться военными складами. Может быть, даже захватят Иннокентьевскую, хотя японцы окажут ожесточенное сопротивление. Но там послы, союзные миссии. И если мы вчера не допустили боя, то теперь сами подвергнем их жизни опасности. А это, знаете ли, чревато осложнениями. И не забывайте — за Байкалом японские войска, и прежде чем атаковать, надо заключить с японцами соглашение…

— Господа! — доктор Гирс заговорил крайне взволнованным голосом, чуть заикаясь от возбуждения. — Мы не можем воевать с Сибирским правительством. Война погубит корпус — нас за Байкал не пропустят. Даже если мы возьмем Глазково, они взорвут туннели. И тогда придется либо умирать, либо сдаваться красным!

— Арчегов не сделает этого, — Крейчий даже покраснел от возбуждения, — иначе мы сметем Иркутск артиллерией. И расправимся с его Колчаком…

— Этого он и ждет! — неожиданно громко сказал Сыровы и стукнул ладонью по столу. — На Колчака ему плевать, они даже радоваться будут, если мы убьем адмирала. Над ними не станет даже номинальной власти. Думаете, они зря отказались от всех генеральских и офицерских производств? А, захватив золото, мы обрекаем корпус — и союзники нам уже ничем не помогут. А русские начнут войну уже на истребление. Для чего они нас на одну доску с Политцентром поставили, как вы думаете?

Лица чехов посерели за секунды, они затравленно переглянулись. Наконец Павлу хрипло произнес:

— Ничто не сближает врагов, как один общий враг. А потому нас начнут бить и красные, и белые. Потому что они местные, а мы в их глазах интервенты! Нужно немедленно послать парламентеров! И помните, мы должны выполнить приказ президента Масарика. Господа, мы потеряли 29 эшелонов, и если мы потеряем еще 90, то вся наша кровь и все наши страдания окажутся напрасными…

Сильный близкий взрыв здорово тряхнул вагон, со звоном посыпались оконные стекла, свечи тут же задуло ворвавшимся ветром. На станции почти одновременно с взрывами поднялась ружейная стрельба, пророкотала пулеметная очередь. И тут же прогремело еще несколько взрывов, более слабых, похожих на ручные гранаты. Первым опомнился полковник Крейчий — он вскочил со стула, выхватил пистолет и рывком отодвинул дверь.

— Что случилось! — закричал офицер в темноту. Оттуда вразнобой ответили сразу несколько голосов.

— Аэроплан, брате полковник! Бомбы сбросили, с платформы пушку скинуло! Улетели обратно!

— Пан полковник! От Батарейной отошли два бронепоезда — «Орлик» и «Жижка», по нам не стреляют, только маневрируют. Русские вытягивают пехотные цепи, на фланге появилась кавалерия…

— Пока не стрелять! — Крейчий повернулся к Сыровому. — Что прикажете делать, пан генерал?

— Русские нас опередили! Если они атакуют большими силами, то придется отступать до Черемхово! — злой голос Сыровы бросал слова, как камни. — А потому, брате полковник, нужно немедленно отправить к ним парламентеров. Война сейчас никому не нужна — ни нам, ни русским…

Иннокентьевская

— Константин Иванович, вставай! Разбудить приказали, когда Иван Петрович явится, — назойливый в своей требовательности голос Акима моментально достучался до разума, скинув сладкое покрывало сна. Ермаков тут же сел на мягкой кровати и, еще не открывая глаз, принялся застегивать воротник кителя. Затем поднялся, нащупал рукомойник и умылся чуть теплой водой. И только сейчас окончательно пришел в себя.

Хорошо устроились чехи в вагонах, с городским комфортом. Кровати с мягкими перинами, шкаф-трюмо с зеркалом, пианино, печка сделана из столитровой бочки, горячая. Стол добротный, стулья, чистые рушники с вышивкой. Даже горшок с каким-то цветком, то ли герань, то ли что-то другое — в комнатных растениях Константин совершенно не разбирался. И ящики, целые стеллажи ящиков, вдоль стенок. И на крыше вагона прикреплены ящики, добротные, крепко сколоченные. Хорошо поживились в Сибири чешские легионеры, освоились, нахапали добра. Только оно их и разложило, превратило в обезумевшее от страха стадо, драпавшее от красных со всех ног, вернее колес. Кому ж умирать охота, когда столько награблено, и домой потому сильно хочется, до жинки и детишек, добычей знатной похвастаться…

Константин сел на койке — мысль про жен и детей пронзила его сердце. Нина! За эти сумасшедшие сутки он ни разу не вспомнил о ней — война высасывает не только все соки, но и память. Так было и в Афгане, так случилось и сейчас. Как быть-то с ней?! Ведь рано или поздно она раскусит, поймет, что он — это не он. Обязательно догадается! Сердцем почувствует… И как тогда ему быть?!

И тут же Ермаков криво улыбнулся — вчера снаряд мог превратить бронепоезд в смятую консервную банку, а его самого со всем экипажем в котлетный фарш. Это война, и на ней главное — выжить… И победить! Спасти от большевиков все, что еще можно спасти — жалкие осколки российской государственности, таких чудесных людей, в которых абсолютно нет пресловутой «совковости», да того же Колчака хотя бы взять, или Смирнова, или офицеров бронепоездов, например. А Нина?! О ней он будет думать тогда, когда война отпустит ему отдых, ибо долг — это главное для русского офицера, а любовь — это уже дело личное. Правильно говорят, что богу богово, а кесарю кесарево…