Одинокий пишущий человек - Дина Рубина

Однажды я помчалась в Хайфу на аукцион невостребованных посылок, надеясь, что кто-то при мне выкупит за двадцать пять шекелей неприметный ящик, а открыв его, обнаружит – упс! – чью-то отрезанную голову. Надежды, к сожалению, не оправдались, в посылках оказалось неинтересное шмотьё. Нет, отвечаю сразу на ваш молчаливый вопрос: нет, мне не стыдно.

Я вообще благожелательна ко всяким чудакам и их причудливым готическим увлечениям, если те не явно криминальны. Если явно криминальны, это ещё интереснее: значит, вам сильно повезло. Когда мне заявляют, что в прошлой жизни я была средневековым монахом-доминиканцем, утонувшим в заливе Тигуллио, я покладисто киваю, я согласна, но (увы!) не могу это проверить. Могу только глянуть в Интернет – где тот самый залив находится? – и помечтать: может, там, на дне, до сих пор лежит, облепленный кораллами, мой белый череп? Ну и ещё прикидываю – не от монаха ли мне достался тот «сон о большой воде», навязчивый кошмар всей моей жизни: мутные и холодные штормовые валы, в которых я барахтаюсь, пытаясь схватиться за одну из досок, что крутятся вокруг меня, то возникая на поверхности, то исчезая в бездне. Обычно этот сон следует за каким-нибудь особо муторным и тяжёлым днём.

Однако и сей навязчивый кошмар я отношу на счёт наследственного артистизма и общей живописности моего воображения.

Но вот когда моя гадалка Нюся…

Мысленно представляю улыбку, которая при слове «гадалка» возникает на лицах у девяноста девяти читателей из ста, и понимаю, что должна просто рассказать. Когда в детстве, заикаясь и глотая слова, я пыталась поведать своему деду что-нибудь дикое и, понимая это, от волнения начинала подхныкивать и приплясывать, дед говорил мне спокойно: «Просто расскажи».

Так я просто расскажу, если уж разговор такой зашёл, тем более что у меня про это есть рассказ, пока не законченный.

Вот он.

Я коротенько, буквально в два-три абзаца предварю эту историю, хотя данное предисловие не имеет прямого к ней отношения, да и вообще не имеет никакого отношения к книге про то, как книги пишутся. Но Витю надо представить обязательно – я ведь из-за него тогда потратила целый день, рабочий день писателя, на всю эту, как мне представлялось, гадательную хрень.

Витя мой многолетний друг, безропотный и доверчивый, как ослик Насреддина. Когда-то, на заре нашей эмиграции, мы с ним выпускали литературное приложение к одной из местных русских газет. А потом ещё издавали паршивый рекламный листок для городка в Иудейской пустыне, где я жила со своей семьёй много лет. Все наши с ним проекты всегда заканчивались одинаково: феерическим скандалом, рёвом и топотом начальства, штрафами, письмами от адвокатов, увольнением… и спасибо, что не тюрьмой.

Витя – прототип Вити из романа «Вот идёт Мессия!», а также прототип всё того же Вити из рассказа «Наш китайский бизнес». Кроме моей семьи, он – единственный прототип на свете, кто смиренно принимает свой литературный образ не за наказание Господне, а так, за ерунду, за моё развлечение, на которое и обижаться не стоит. Кажется, он не в курсе моих тиражей.

Собственно, никакой он не прототип; просто, когда мне как писателю это нужно, Витя переступает границу собственной частной жизни и шагает на страницы моих книг, и топчется там со своей слоновьей грацией. За все эти тридцать лет он многое от меня претерпел – в литературном смысле. В жизни-то я его защищаю как могу, грубовато, но преданно.

К чему я всё это: позвонил Витя в полной истерике. Он вляпался в очередное дерьмо.

Тут необходимо ещё одно лирическое отступление…

В Витино сознание, как реки в океан, впадают несколько мифов. Один из них: нас где-то ждут. Нас ждут в какой-то прекрасной стране, где нет налогов, восточных людей с их надрывными песнями, типа «Рахели, моя постель без тебя холодна», вонючих луж в подворотнях и левантийского хамства. Словом, дитя, сестра моя, уедем в те края…

Не то чтоб он находился в постоянном поиске волшебного ковра-самолёта, но порой его охватывает непобедимая тоска, и тогда дня три он шляется где попало, попадая в скверные истории и долго потом из них выпрастываясь.

Короче, посреди рабочей недели, будучи трезвым и без конвоя, он в обеденный перерыв забрёл на Тахану Мерказит1, где и угодил в русскую контору, которая якобы «переправляет вас в Канаду и устраивает на работу по специальности».

Я-то всегда знала, что центр мирового авантюризма находится в Тель-Авиве, на Тахане Мерказит. Однажды я там обнаружила забегаловку, в рекламном листке которой убедительно разъяснялось, что они лечат рак в любой стадии. Из этой их мятой бумажонки следовало, что рак лечат только на Тахане Мерказит, в иное место соваться – даром время терять.

Ну и Витя с разбегу подмахнул бланк договора по своему будущему перемещению в рай, оставив этим мошенникам приличный задаток. Я не раз убеждалась, что самое страшное в человеке – это мифологизированное сознание.

Он явился домой и потряс перед женой Машей бланком, на котором внизу мелкими буквами значилось, что отказ от мероприятия будет стоить полторы тысячи беспощадных израильских шекелей. И жена узрела этот пункт, для чего даже очков не понадобилось – у неё дальнозоркость. «Сейчас убью тебя на хрен, горе моё, злосчастье!!!» – завопила она.

И тогда он бросился звонить мне и, обморочно завывая в трубку, пытался что-то объяснить. За кадром ему вторила Маша, минут пять я молча слушала этот парный конферанс.

«Идиот, – сказала я. – Ты собрался улицы в Ванкувере подметать в своём концертном смокинге?»

Вот!

Вот мы и прикатили к завязке сюжета, потому что Витин концертный смокинг с атласными отворотами и есть та неопалимая купина, из которой со мной заговорила умопомрачительная гадалка Нюся. Сейчас мы до неё дотопаем, дайте мне ещё минутку.

(А начинающим литераторам, если уж на то пошло, полезно понаблюдать за тем, как образуется завязка действия.)

Смокинг дошёл до наших дней путями неисповедимыми – как любое библейское чудо. Дело в том, что в молодости Витя играл в оркестре Рижской оперы, во вторых скрипках. Собираясь на Святую землю, был уверен, что Израильский симфонический должен приветствовать его торжественный въезд в Тель-Авив, стоя и восторженно постукивая тростями смычков об инструменты, как это водится у музыкантов. И потому прихватил свой концертный прикид: смокинг, манишка, запонки.

По пути в Израиль их с матерью ограбили на станции Чоп. Остался только портфель, которым Витя отбивался. Смокинг, аккуратно выглаженный, лежал там вместе со сменной парой трусов. Так что за неимением иной одежды Вите пришлось обивать пороги контор по трудоустройству граждан исключительно в смокинге с атласными отворотами – просто жизнь предложила первый выбор на родине: трусы или смокинг; Витя выбрал концертный вариант. Кстати, нормального костюма у него нет до сих пор, он и сейчас надевает смокинг в любом случае парадного выхода из дому.