Одинокий пишущий человек - Дина Рубина

Но я отвлеклась.

Назавтра, прихватив по дороге этого мечтателя с подписанным бланком липового договора, я поехала на Тахану Мерказит отвоёвывать жалкие его гроши… Сначала пришлось объясниться с охранником. Тот на входе сидел, полностью военизированный, с кобурой на заднице. Странно, что пулемёта они не выставили.

«Вот ваша говёная бумажка, – сказала я ему, – возвращаем за ненадобностью: Израиль страна нелёгкая, но с туалетной бумагой здесь, слава богу, всё о’кей».

Тот подобрался – видимо, для таких душевных бесед и был посажен, – ухмыльнулся:

«А вот этот номер у вас не пройдёт!»

«Ты, с пистолетом! – говорю. – Тебе сразу в морду дать или подождать, пока ты его зарядишь?»

Он вскочил и пошёл звать начальника – мы, значит, оказались сложным случаем. Витя стоял рядом в своём смокинге с атласными отворотами, отдувался от волнения, но вставить хотя бы слово боялся: я запретила. Он по горькому опыту знал: если я берусь действовать, все четыре стихии в данном полушарии должны безмолвствовать, ибо я их все заменяю.

«Я говорю, ты молчишь, – предупредила я Витю. – Одно только слово, и ты пойдёшь…»

«Я понял!» – сказал он.

Ещё бы! На кону был залог, который я собиралась выцарапать из этих мерзавцев.

Выходит начальник, ушлый такой Харон на международной переправе: мордатый, брюхо пивное, пахать на нём гектаров двести, говорит:

«Господа!»

Я вот этих, из Бердичева, вижу за три километра. Они, едва с самолёта, первым делом здесь выучивают слово «господа!». «Господа, – говорит, – не принимаю ваших претензий! Там же написано: в случае отказа от намерения эмигрировать нам остаются полторы тыщи…»

Я горестно так, меленько принялась кивать, почти прослезилась. Я люблю начинать с этой психологической краски: огорчённая вдова с идиотом-сыном. И голос надо помягче, умоляющий. Тогда содержание следующей реплики деморализует врага.

(Начинающие сочинители, внимание: пошёл диалог.)

«Откуда ты взял эти полторы тыщи, мне интересно? – мягко так спрашиваю. – Почему не пятьсот и поцелуй меня в жопу?» Витя рядом приободрился, одёрнул смокинг и огладил лацканы.

«Как… как вы со мной разговариваете, дама?! – пролепетал побуревший Харон. – Я всё разъяснил этому молодому человеку полюбовно, я с ним возился сорок минут, я вам сейчас готов рассказать…»

(Теперь с поднятым забралом крушить их контору, пинать говнюка в брюхо, кромсать ему бороду.)

«Всё, что ты хочешь мне рассказать, я забыла сорок лет назад, – говорю. – Слушай меня внимательно, и ты, с пистолетом, тоже. Вы получаете ноль, и жопа остаётся в силе!»

Да, смиренной меня не назовёшь, у меня к этому нет никаких оснований. Такой вот я человек – резкий, беспардонный. Хожу так с бритвой, режу людям носы…

В общем, не стану никого утомлять подробным диалогом с этими гнидами – в виду крайней словесной его экспрессии, хотя допускаю, что начинающим литераторам подробное изучение этой сцены с её острым драматургическим рисунком принесло бы немалую пользу.

Но тут, конечно, нам дико свезло: в самый разгар батальной сцены меня окликнули и – господи, Сашка, старинный друг, сто лет не виделись! Он – на севере, в Кармиэле, я ж вообще бог знает где… Сашка на хайфский автобус бежал, мы успели только обняться, он дальше покатился… Но везуха-то в чём: Сашка в форме был своей полковничьей и, само собой, при оружии. И вот его-то пистолетик как раз был настоящим, потому как Сашка мой старый – глава особой группы по борьбе с преступностью всего севера этой страны. Да неважно!

…А важно, что мятые купюры в финале встречи перекочевали из Бердичева в мою джинсовую сумку. Вслед нам, конечно, было сказано много слов, но ни одного такого, которого бы я не знала.

Словом, в тот день на Тахане я отбила Витин задаток и, что приятно, в отличие от прошлого раза всё обошлось без драки. Чем проходимец опытней, тем тоньше у него нюх на сильных личностей. Правда, багровый пузач потрясал кувалдами и кричал охраннику: «Сёма, держи мой кулак или я сяду в тюрягу!» Ну я ему посоветовала – что ему сделать с его кулаком; в тюряге – тем более.

По поводу хороших манер. Я однажды из любопытства записалась на курс такой специальный – «Английский аристократический этикет»; собиралась в то время писать псевдоанглийский детектив, думала, пригодится. Ну и при моём ташкентском детстве вообще неплохо малость поднабраться приличий. Три занятия выдержала, много полезного узнала. Например, для чего в чашках английских сервизов внутри нарисован цветочек, или яблочко, или там вишенка. Оказывается, это знак такой: ты не моги взять с тарелки печенье, пока в чашке цветок не покажется. Тогда у тебя на дне как раз столько чая остаётся, чтоб это печенье запить. Это не как у нас: нахапаешь пятнадцать печений, пока одну чашку вылакаешь. Англичане люди практичные, у них сколько гостей, столько печенек. Показался цветочек – бери. А не показался – хрен тебе.

Но я опять отвлеклась: Витя…

Витя и магия.

Через неделю он позвонил чрезвычайно воодушевлённый. Сказал, что у нас в Иерусалиме, где-то в религиозном районе, живёт умопомрачительная гадалка, Нюсей зовут, которая, помимо полной карты судьбы, выдаёт тебе полное от неё освобождение.

«Освобождение от чего?» – спросила я.

«От судьбы. От моей постылой судьбы! – повторил он. – Изменение кармы, понимаешь?»

«Я и сама могу выдать тебе освобождение от постылой судьбы, – сказала я. – Сбрей свою пархатую щетину, купи приличный пиджак и выбрось смокинг на помойку. Изменение кармы гарантирую».

«Ну прошу тебя! – взмолился он. – Не будь занудой. Тебе же там близко. И стоит это какие-то копейки, шекелей двести-триста. Я тебе верну, когда карма выправится».

Спорить с ним всегда было бесполезно.

«Только фотографию мою не забудь, – сказал он, – у тебя же их навалом».

У меня действительно осталось немало Витиных фотографий ещё со времён нашей издательской деятельности: Витя за компьютером, Витя над гранками, Витя за световым столом…

Я села на автобус и с пересадкой в центре поехала по записанному адресу. По мере приближения к цели мрачнела всё больше. Религиозное мракобесие, думала я, колдовство и каббала, – что ещё можно встретить в таком районе? И дом оказался как раз таким, ожидаемым мною: один из уродливых домов-коробов, где обитают многодетные религиозные семьи. По мере роста потомства они лепят к своим халупам ещё балкон, ещё пристройку, ещё какой-нибудь сарайчик-кладовку.

Под окнами грузными шпалерами висели на верёвках разновеликие трусы, перемежаясь с рубашками и талесами, почтовые ящики в подъезде напоминали мусорные баки, кругом валялись пустые сигаретные пачки и обёртки от конфет и мороженого.

А вот гадалка оказалась весьма неожиданной для такого места: молодая, щекастая грудастая девка в тугих шортах и майке на бретельках, в пляжных резиновых шлёпанцах.