Перед заморозками - Хеннинг Манкелль

Стефан засмеялся. Отец, может быть, и разозлился, но виду не подал.

— Никому не советую заводить детей! — только и сказал он. — А то видите, чем это кончается!

Из подъехавшей машины вышел Нюберг.

— Нюберг принял душ, — заметил отец, — и теперь готов со всеми лаяться. Он уходит на пенсию. Думаю, когда он осознает, что ему уже не надо целыми днями ковыряться в глине по колено в грязи, он тут же и помрет.

— Он похож на собаку, — тихо сказал Стефан. — Тебе не кажется? Все время как будто старается взять след и злится, что нельзя встать на четыре лапы.

Стефан подметил сходство очень точно. Нюберг действительно двигался с какой-то звериной грацией.

От него сильно пахло лосьоном. Похоже, он даже не заметил, что Линда тоже здесь. Они с отцом поздоровались и что-то пробурчали насчет погоды.

— Есть у вас соображения, как именно начался пожар? — спросил Курт Валландер. — Я говорил с Матсом Ульссоном. Он считает, что загорелось сразу в нескольких местах. Староста оказался здесь первым, он говорит, что видел как бы кольцо огня. Это означает, что церковь подожгли с разных сторон. Как ты думаешь?

— Пока никак не думаю, — сказал Нюберг. — Но ясно, что это поджог.

— Есть определенная разница, — сказал Валландер. — В Хурупе загорелось сразу и огонь распространялся быстрей. Там один фермер живет по соседству, он слышал что-то вроде взрыва, говорит, как бомба взорвалась, аж все задрожало. То есть церкви подожгли по-разному, хотя по времени все было точно согласовано.

— Модель ясна, — сказал Стефан. — Ту церковь подожгли, чтобы отвлечь внимание от этой, где произошло убийство.

— Но почему именно церкви? — спросил Курт Валландер. — И почему надо душить человека канатом?

Он вдруг посмотрел на Линду:

— А ты как думаешь? Что ты видишь во всем этом?

Линда почувствовала, что краснеет. Она оказалась не готова к такому вопросу.

— Если выбирают церковь, значит, хотят выбрать именно церковь, — сказала она неуверенно. — И задушить кого-то канатом… может быть, это пытка, а может быть, в этом есть что-то символическое, может быть, религиозное. Отрубали руки, побивали камнями, хоронили заживо… так что почему бы и не канат.

Никто не успел прокомментировать ее высказывание — у Стефана в кармане куртки зазвонил телефон. Он послушал немного и передал трубку Валландеру.

— Начинают поступать данные из Штатов, — сказал тот, закончив. — Поехали в Истад.

— Я там нужен? — спросил Нюберг.

— Я позвоню, если что, — сказал Валландер и повернулся к Линде. — А тебе лучше поехать. Если, конечно, ты не хочешь пойти домой поспать.

— А вот этого не надо, — сказала она.

Он внимательно посмотрел на нее:

— Простая забота.

— Пожалуйста, думай обо мне как о сотруднике, а не как о дочери.

В машине они молчали: во-первых, оба хотели спать, а во-вторых — из страха сказать что-то неуместное и вызвать у другого раздражение.

Они подъехали к управлению полиции, и Курт Валландер тут же скрылся за дверьми в прокуратуру. У самого входа ее догнал Стефан Линдман.

— Я помню свой первый день в полиции в Буросе. Накануне мы крепко попраздновали с друзьями, и первое, что я сделал на новом месте работы, — помчался в туалет и поблевал. А ты что будешь делать?

— Попробую начать с чего-нибудь другого, — сказала Линда.

В вестибюле стояла Анн-Бритт Хёглунд. Она, как и раньше, еле поздоровалась, словно бы приняла для себе такое решение — держать Линду на расстоянии.

Дежурная сказала, что с ней хочет поговорить Лиза Хольгерссон.

— Я что-нибудь не так сделала?

— Не думаю, — сказал Стефан и убежал.

Мне он нравится, подумала Линда. Все больше и больше.

Она столкнулась с Лизой Хольгерссон, когда та выходила из своего кабинета.

— Курт мне все объяснил. Будешь участвовать в следствии. Странно, что в эту историю замешана одна из твоих подруг.

— Это неизвестно, — ответила Линда. — Может быть, да, может быть, нет. Пока это неизвестно.

В девять часов началась оперативка. Линда села на указанный отцом стул. Рядом с ней оказался Стефан Линдман. Отец стоял у торца стола с бутылкой минеральной воды в руке. Так она себе всегда его и представляла — в одиночестве у торца, как обычно, хочет пить, как обычно, волосы взлохмачены, — готов начать новый день тяжелейшего следствия. Нет, больно уж романтично, а значит, фальшиво, — это ей хорошо известно. Она поморщилась и тряхнула головой.

Она всегда знала, что он прекрасный следователь, но сейчас, сидя с ним за одним столом, она поняла, что у него еще много кроликов в шляпе, о которых она и понятия не имела. В первую очередь на нее произвела впечатление его способность не только удерживать в голове огромное количество фактов, но и раскладывать их так, чтобы незначительные на первый взгляд мелочи находили свое место в общей картине следствия. И еще одна мысль не оставляла ее — только теперь она, как ей казалось, поняла, почему у него никогда не было времени побыть с ней и с Моной. Для них в его графике просто не оставалось места. Надо поговорить с ним об этом, решила она. Когда все выяснится и эта история останется позади, надо будет с ним поговорить о том, что он не оставил нам места в своей жизни.

Совещание продолжалось почти два часа. Подом все разошлись, и Линда осталась одна. Она открыла окно и стала обдумывать, что, о чем и как говорилось. Началось с того, что отец отставил бутылку и обозначил исходные точки следствия. «Убиты две женщины. Все начинается с этих двух женщин. Может быть, я делаю чересчур поспешные выводы, но мне кажется единственным разумным допущением, что за этими убийствами стоят одни и те же преступники. Очевидной связи нет, мотивы неясны, ничего общего между убитыми на первый взгляд тоже нет, Биргитта Медберг убита в шалаше в овраге около Раннесхолъмского замка. А теперь еще одна женщина, по-видимому, иностранка, удушена причальным канатом в горящей церкви. Как уже сказано, связь весьма проблематична, если это вообще можно назвать связью. На периферии всех этих дел происходит еще одно не совсем ясное событие. Поэтому Линда тоже здесь».

Медленно, ощупью, как бы прислушиваясь к только одному ему ведомым сигналам, он попытался охватить всю картину, от горящих лебедей до отрубленных рук. Он говорил час двенадцать минут, без пауз, без повторов, все для того, чтобы сделать один-единственный вывод, ради которого все и говорилось: «Мы не знаем, с чем имеем дело. За обоими убийствами, за сожженными животными и церквами есть что-то, что мы определить пока не можем. Мы даже не знаем, финал ли это или надо ждать продолжения».

Он говорил все время стоя, час двенадцать минут, но с этими словами, «надо ждать продолжения», сел и продолжил сидя.