Окончательный диагноз - Кит МакКарти

Айзенменгер просматривал содержимое папок. В основном в них находились старые статьи, журнальные вырезки, экспериментальные данные и конспекты лекций.

— А как насчет компьютера? — поинтересовалась Беверли, приступившая к просмотру папок, лежавших на полу.

— Не думаю, чтобы Милрой овладел достижениями цифровой техники. Все его документы в больнице были машинописными, думаю, и здесь то же самое.

Им потребовалось двадцать минут, чтобы в самом низу древней стопки лекционных конспектов, посвященных заболеваниям органа Цукеркандля, найти то, что, вероятно, было специально спрятано там Милроем. Беверли достала папку и подошла с ней к столу.

Наверху лежало написанное от руки письмо, подписанное некоей Ивонной Хэйверс. Из него следовало, что эта Ивонна Хэйверс являлась ассистенткой Виктории Бенс-Джонс, помогавшей в проведении исследований, которые в дальнейшем принесли ей академическую награду. В письме недвусмысленно сообщалось, что Виктория сфабриковала результаты исследования, так как, по воспоминаниям Ивонны, оно зашло в тупик. В письме высказывалось предложение встретиться с Уилсоном Милроем, для того чтобы сравнить лабораторные записи с опубликованными результатами. К письму были присоединены два блокнота с записями, один из которых принадлежал Ивонне Хэйверс, а другой Виктории.

— Ну? Мы это искали? — осведомилась Беверли.

— Да, — с благоговением кивнул Айзенменгер.

— Ну и что это?

— Это решающая улика, Беверли. Согласно ей Виктория Бенс-Джонс является шарлатанкой. Если это правда, значит, Виктория занималась систематической подтасовкой экспериментальных данных, чтобы подтвердить свои предположения.

— И получила за это самую престижную национальную премию в области научных исследований.

— И Милрой обо всем этом знал.

— А что, эта награда действительно является настолько ценной?

— Не в денежном выражении. Но для академического патологоанатома это высшее признание его заслуг. Ее получение существенно способствует дальнейшей карьере, и, наоборот, если выяснится, что она получена с помощью обмана, это может погубить судьбу исследователя.

Они сидели на диване и обсуждали значение своей находки.

— И это подтверждает обвинения? — Беверли указала на стопку документов, лежавшую под письмом. Это были фотокопии записей и экспериментальных результатов.

— Думаю, да. По крайней мере, так считал Милрой.

— То есть?

— Для того чтобы все это проверить, потребуется довольно много времени, но думаю, если сравнить эти результаты с опубликованными, то мы обнаружим существенную разницу.

— Что тут же делает ее одним из главных подозреваемых.

Айзенменгер ничего не ответил и с нахмуренным видом продолжил изучать документы.

— Ну ладно, пока ты здесь ворон считаешь, я, пожалуй, продолжу, — устав от его пассивности, заявила Беверли, вставая.

— Что ты имеешь в виду? Мы же нашли то, что искали.

— Правда? — улыбнулась она, затем насмешливо покачала головой и погладила его по подбородку. — Когда занимаешься обыском, Джон, следует запомнить — нельзя останавливаться сразу после того, как нашел что-то существенное.

Она снова вернулась к стопке папок, в которой они обнаружили документы, посвященные Виктории Бенс-Джонс. Айзенменгер проводил ее взглядом, а затем, потеряв к ней интерес, вновь вернулся к пернатым.

— Зачем он притащил все это домой? — спустя несколько минут пробормотал он. — Остальные папки у него хранятся на работе.

— Ты считаешь, это что-то значит? — не оборачиваясь, спросила Беверли. — Что эта папка приобретает большее значение оттого, что находится здесь?

— А ты как считаешь?

— Возможно, — ответила она, выпрямляясь и держа какой-то листок двумя пальцами.

Она подошла с ним к столу. Это была копия письма, написанного месяцем ранее и адресованного Джеффри Бенс-Джонсу. В нем Милрой предлагал встретиться и обсудить его будущность. В последних строках упоминался «выдающийся успех Виктории, позволивший ей получить столь высокую награду».

— Если бы я была циничным человеком, — тихо заметила Беверли, — я бы сказала, что это выглядит как шантаж. Дайте мне то, что я хочу, или…

— Очень изящно.

— В этом-то и заключается вся прелесть. Ничего подозрительного, на взгляд непосвященного человека. Возможно, это объясняет, почему эти документы находятся здесь, а не в больнице, — добавила она.

Айзенменгер кивнул:

— Да, такое опасно хранить в своем кабинете, особенно после того, как письмо было отправлено.

— Видишь? — улыбнулась Беверли. — Я же говорила тебе, что нельзя бросать поиски.

— И все-таки почему оно здесь? — повторил он. — Почему оно выделено из всех остальных документов?

— Потому что в нем есть намек на шантаж. Он хотя и собирал компромат на всех окружающих, но, насколько нам известно, не использовал его. А это ему пришлось унести из отделения, чтобы не нашли Виктория и Джеффри Бенс-Джонс.

Айзенменгер был вынужден согласиться с этим предположением — оно выглядело вполне правдоподобным. Шахин зашел в кабинет Милроя лишь потому, что у него были подозрения, что он сможет там что-нибудь найти, а не потому что ему намекал на это Милрой.

— Да, наверное. Но я не могу себе представить Викторию убийцей.

— А ее мужа?

Он категорично покачал головой:

— Нет. То есть формально он мог бы это совершить, но он не обладает навыками вскрытия.

— Может, она его научила.

— Вскрытию тел и изъятию внутренних органов невозможно научиться теоретически, Беверли. Этому можно научиться только с помощью практических занятий. Вряд ли его женушка могла обучить его этому за кухонным столом.

— Возможно, они совершали убийства вдвоем. Он выполнял тяжелую работу, а она вскрывала.

— Коллективное убийство? Звучит не слишком убедительно.

— Тогда какие предложения?

— Не знаю, — после длительных раздумий вынужден был признать он.

Несмотря на то что ее лечащий врач был вполне удовлетворен видом раны, Елена не могла разделить его оптимизм. Половину ее груди, плеча и верхней части руки занимал синяк, представлявший собой абстракционистское сочетание оттенков багрового, зеленого и желтого. Красные и набухшие швы, на которые она не могла смотреть без слез, с его точки зрения, выглядели «вполне прилично». Все это, вместе взятое, в сочетании с бессонницей, вызванной неудобством кровати, скорее напоминавшей цветочный бордюр, чем место для отдыха, и неудобоваримостью пищи привело к тому, что она находилась не в лучшем расположении духа, поднявшись в половине четвертого утра и направившись в комнату отдыха. Не то чтобы стоявшие там кресла были комфортабельнее, просто в данный момент она предпочитала неудобно сидеть, нежели неудобно лежать.