Рыцари Дикого поля - Богдан Сушинский

Войдя в ванную комнату, графиня сбросила пеньюар и, попробовав кончиком пальцев ноги воду, медленно погрузилась в нее. Несколько минут она лежала, наслаждаясь уморительной теплотой воды, томной негой, охватывающей все ее тело, от кончиков ног до корней волос, вводя себя в то полудремотное-полублаженное состояние, из которого ее могло вывести разве что появление королевского гнома.

— Где он? — почти в полусонном бреду спросила она, услышав легкие вкрадчивые шаги служанки, которая принесла еще немного теплой воды, чтобы поддержать нужную температуру.

— Сидит в кресле. Там, в тайном…

— Почему он там сидит?

— Если уж он задумывается, то так, как задумываются разве что перед казнью или коронацией.

— Ты, конечно же, склонна считать, что «как перед казнью», сладострастная мерзавка? Зови его. Уверена, что после того, что он услышит здесь, ему действительно будет над чем задуматься. Причем надолго. Если только его не казнят, причем как раз перед очередной коронацией.

— Этого маленького, всего в черном. Казнить? — надула щеки и округлила глаза Эльжбетта. Всю свою недолгую жизнь пышногрудая круглощекая чешка — дитя Судет — прожила, удивляясь всему на свете, даже тому, что Господь наделил ее возможностью удивляться. Уж таковой она родилась, эта сладострастная мерзавка. — Его никто не осмелится казнить. Вся Варшава боится его. И вообще, такого невозможно умертвить, — неожиданно заверила Эльжбетта, все еще пребывая в своих собственных размышлениях.

— Почему ты уверена, что невозможно?

— Карлики вечны. Особенно если они коронные. Так мне сказали. Так было всегда, во всех королевствах.

Кто именно высказал ей столь глубокомысленную чушь, Клавдия выяснять не стала. Но прошло еще не менее пяти минут, прежде чем Вуйцеховский наконец появился. Словно бы до сих пор выжидал, опасаясь помешать их разговору.

Раздеваться в этот раз он не стал. Придвинув свой «коронный» стульчик, на котором Вуйцеховский, при его росточке, мог сидеть у ванны, почти не сгибаясь, он так и остался в черном камзоле, одетом на черную рубашку, в черных брюках и в черной шляпе, с легким черным шарфом, обвитым вокруг шеи. Клавдия уже знала, что этим шарфом он маскирует глубокий рваный шрам, доставшийся ему на память о еще тех днях, когда он числился при дворе тайным королевским следователем по особо важным государственным делам. О самом «мастере», который сумел столь ювелирно украсить его ожерельем смерти, Коронный Карлик предпочитал не распространяться.

— Оголяйтесь, господин Вуйцеховский, оголяйтесь, — игриво повелевала графиня. — Для меня всегда важна оголенная сущность мужчины.

— Судя по поту, пролитому на вашем особом ложе в «будуаре любви», это правда.

Такое понятие, как зависть, Коронному Карлику было неведомо. Он всего лишь констатировал факт. Вся его жизнь, все восприятие, казалось, были сведены лишь к констатации самого факта жизни. В этом был весь Коронный Карлик, независимо от степени «оголенности его мужской сущности» во время той или иной встречи с графиней д’Оранж.

— Уж не собираетесь ли вы заменить весь пролитый там пот своим собственным? — мягко улыбнулась Клавдия.

— Вам так и хочется обидеть меня, графиня. Трудно найти в этом городе человека, которому не хотелось бы пройтись по Коронному Карлику, как по булыжнику. Но у вас какое-то особое пристрастие. Впрочем, не будем усложнять наши отношения.

— Не будем. Хотя вы очень правильно заметили — это уже «пристрастие».

Вода, медленно струившаяся между его сжатыми пальцами, стекала ей на грудь и капала с коричневатых сосков, словно из ослабевших фонтанчиков. Вуйцеховскому доставляло особое удовольствие прикасаться пальцами к ее шее, разжигать ее страсть, задерживая руку на груди…

— Если я поинтересуюсь, зачем вы пригласили меня, графиня, то могу показаться некорректным. Ибо ответ ясен.

— Разденетесь прямо сейчас или еще помучите меня?

Он молча поднялся, отошел за занавеску и, раздевшись, опустился в ванну напротив Клавдии. Божественная прелесть этого французского изобретения, этой «страсти в медном выражении», как раз в том и заключалась, что оно рассчитано было на двоих. В каждом конце его оставалось небольшое утолщение, достаточное для того, чтобы протиснуться в него и запрокинуть голову.

Другое дело, что всякий раз, когда Коронный Карлик оголялся, графиня предусмотрительно закрывала глаза: вид тщедушного тельца этого человечка никогда не вдохновлял ее. И если д’Оранж снова и снова допускала появление здесь этого «варшавского гномика», если она вообще мирилась с его появлением, то лишь потому, что тельце это все-таки являлось «оголенной сущностью» тайного советника короля. Да еще потому, что, при всей неказистости своей фактуры, в постели Коронный Карлик вряд ли уступил бы любому из королевских гвардейцев. Пожалуй, это было самым приятным и самым загадочным открытием для нее во время их первого свидания. Не зря же после него графиня умудрилась глубокомысленно заключить: «Презрительно уменьшая тело Коронного Карлика, Всевышний, однако, с достоинством отнесся к сохранению его… мужского достоинства».

— То, что я скажу вам сейчас, — томно произнесла графиня, все еще оставаясь с полузакрытыми глазами, — принадлежит к одной из самых больших тайн королевства. Вернее, будет принадлежать к ней. Далеко не все из этой тайны известно даже таким людям, как канцлер Оссолинский, не говоря уже о коронном и польном гетманах.

— Всякая государственная тайна — потому и государственная, что является таковой даже для королей, — склонил голову Вуйцеховский.

— Вы поцелуете меня прямо сейчас или уже после того, как раскрою вам эту тайну?

— Если после, то это будет воспринято как плата за откровение. А наши отношения всегда оставались откровенно бескорыстными. Несмотря на всю ту корысть, которую мы оба время от времени извлекали из них.

— Эльжбетта, — позвала графиня служанку.

— Слушаю вас, госпожа.

— Закрой наружную дверь.

— Уже закрыла.

— Каждого, кто осмелится войти в ванный зал со стороны дворца, застрели прямо на пороге. Или же умертви в своих объятиях.

— Увидев, что здесь происходит, он и сам умрет от ужаса, — отвечала Эльжбетта из-за занавески. — Или от желания самому оказаться в тепле этого «парижского блаженства».

— Сладострастная мер-зав-ка — вот кто ты! — благостно улыбнулась графиня.

— И все же самой большой тайной королевства навсегда останется тайна, вершащаяся в этой комнате, — проговорил Коронный Карлик. — Какие бы запретные темы из своих тайных запасников мы с вами при этом ни извлекали.

— Вы правы, тайный советник, самая великая тайна королевства зарождается здесь, поскольку именно здесь совершаются его самые великие таинства, — страстно шептала графиня.

— Во всяком случае, мы с вами так считаем, — холодно заметил Коронный Карлик, и в который раз уже графиня отмечала про себя, что самым непростительным недостатком этого человечка остается его непростительное здравомыслие.