Сны богов и монстров - Лэйни Тейлор

Золото. Чистое золото. С покорностью и восторгом. Морган хихикнул: отлично сформулировано, именно этого он и хотел от подружки.

Его так и подмывало ответить на СМС. Пока он удерживался, но игра становилась пресной. Он перечитал сообщение. Как можно жить с таким помешательством? Они прощупали почву, надо же. Это о чем? Как она умудрились предложить себя ангелам? Из предыдущих сообщений Морган знал, что отправитель – как он предполагал, мамаша Элизы, редкая дрянь, – сейчас находится в Риме. Но, насколько ему известно, Ватикан никого не подпускает к Пришельцам, держит их только для себя. Миленько. Он представил Папу, забравшегося на купол собора Св. Петра с гигантским сачком для ловли бабочек: а поймаю-ка я парочку ангелов!

После долгих раздумий Морган все-таки набрал ответ.

Приветик, мам! У меня было новое видение. В нем мы преклоняли колени пред стопами Творца, мне понравилось. Но зачем? Делали ему педикюр? Не пойму. Целую, Элиза.

Морган понимал – это перебор, но удержаться не мог. Он нажал на кнопку отправки.

Ответа не было. Он уже начал бояться, что загубил шутку. Впрочем, подождем. Ему попался отнюдь не хрупкий образчик помешательства. Ничего, переварит.

Твое ожесточение – вызов Творцу, Элазаэль. Ты владеешь величайшим даром. Сонмы наших предков скорбели, не в силах узреть святые лики родичей, – а для тебя это лишь повод смеяться? Неужели ты останешься в юдоли грешников и погибнешь с ними, тогда как мы вознесемся и займем положенное нам по праву ме…

Дочитать, а тем более ответить Морган не успел.

– Это телефон Элизы?

Габриэль. Морган рыскнул глазами по сторонам. Как этот умник ухитрился так незаметно подкрасться? Неужели он забыл запереть дверь?

– Господи Иисусе, – ошеломленно и брезгливо произнес Габриэль.

А чего, спрашивается, ошеломленно? Этот выскочка Эдингер его презирает? И плевать на него! Да и что тут скажешь? Пойман на месте преступления. Остается только врать и выкручиваться.

– Ей приходят эсэмэски каждые полминуты. Кому-то она позарез нужна. Я просто ответил, что ее здесь нет.

– Покажи.

– Нет.

Габриэль больше не повторял. Он сильно пнул ножку стула, на котором сидел Морган, и она обломилась. Морган полетел кубарем. Боль, ярость, искры из глаз, и сначала он даже не осознал, что выпустил телефон.

Черт! Им завладел Эдингер. Ошеломление и брезгливость в его взгляде стали глубже. Потом до него дошло.

– Это ведь ты? Все твоих рук дело. Господи Иисусе, и я дал тебе такую возможность. Ее телефон. Своими руками.

Ярость Тота превратилась в страх. Так под действием антисептика гной покрывается пеной, пузырится, а потом – пф! – сгорает.

– О чем ты?

Он притворился, будто ничего не понимает, и притворился плохо.

Эдингер медленно покачал головой.

– Для тебя это игра. А ее жизнь ты, скорее всего, сломал.

– Я ничего не делал!

Но защищаться Морган был не готов. Он не подумал… Он и представить не мог, что его поймают.

Как же он не подумал?

– Ладно. Я не могу обещать, что сломаю и твою жизнь. Слишком серьезное обязательство. Одно обещаю твердо – о том, что ты сделал, узнают все.

Он подбросил телефон.

– И если это разрушит твою жизнь, я плакать не буду.

Новое письмо. Уже третье. Его принес тот же лакей, и Разгут по конверту понял, что оно от прежнего отправителя. На сей раз он не стал играть с Иаилом ни в какие игры. Как только слуга – по имени Спиветти – ушел, Разгут схватил письмо и вскрыл.

Своим ответам на прежние два он уделил особое внимание. Они почти напоминали любовные послания. Не то чтобы Разгут когда-либо писал любовные письма. Нет, не так. Писал. В том Давнем Времени. И он тогдашний слегка отличался от теперешнего уродца. Нежно прощаясь с девушкой с кожей цвета меда, он выглядел как настоящий серафим. Серафим, с разумом острым, как алмаз – попробуйте разбить алмаз! – а не то покрытое плесенью убожище, которым он стал сейчас.

С тех пор прошло столько лет, а Разгут все еще помнит, как писал то письмо. Он забыл и лицо девушки, и ее имя. Просто золотистое расплывчатое пятно, намек на жизнь, которая могла быть у него, не стань он Избранным.

Если я не вернусь, написал он тогда, покидая столицу, изящным четким почерком, с резким наклоном вправо, – знай, что я пронесу память о тебе через все преграды, в тьму грядущего, за край горизонта.

Вот как-то так. Разгут помнил если не точные слова, то обуревавшие его тогда чувства. Не любовь, нет. Даже не влюбленность. Холодный расчет. Если его не изберут – а каковы шансы, что ему повезет среди такого количества добровольцев? – то, вернувшись домой, он сможет изобразить радость, и девушка с кожей цвета меда станет утешать его в своих объятьях. И, может быть, они даже поженятся и родят детей, и будут жить серой счастливой жизнью под «сенью» его неудачи.

Однако его избрали.

Тот восхитительный день. В Давнем далеке Разгут стал одним из двенадцати, и слава увенчала его. День Именования: такая честь. Свет над городом, звезды на небесах. Божественные звезды невидимы тем, кто внизу, но смотрят на них сверху, и это главное: боги видят и знают. Они – избранные.

Открыватели дверей, светочи во тьме.

Разгут так и не вернулся домой; он больше не видел той девушки, но получилось, что он не солгал ей, ведь так? Он помнил ее сейчас, за краем горизонта, во тьме грядущего. Грядущего, которое и представить не мог!

– Что она пишет?

Она.

Голос Иаила вывел Разгута из задумчивости. Письмо было не от девушки с шелковистыми волосами, а от женщины, которую он ни разу не видел, хотя и знал ее имя. В ней не было девичьей нежности, совсем не было, однако это не играло роли. Разгут изменился, и вкусы его изменились тоже. Нежность – слишком пресно. Оставим нежность бабочкам и птичкам. Как стервятников, его теперь привлекали более острые ароматы.

Порох и гниль.

– Огнестрельное оружие, взрывчатка, боеприпасы, – переводил Разгут для императора. – Она пишет, что может доставить тебе все, что требуется; все, что ты только пожелаешь. Если ты согласишься на ее условие.

– Условие! – прошипел-выплюнул Иаил. – Кто она такая, чтобы ставить условия?

Он шипел и плевался с тех пор, когда они получили первое письмо. Для Иаила сильные женщины были игрушкой, которую сломать трудно, но нужно. И потом пользоваться сломанной. Женщина что-то требует? Уступить женщине? Это приводило его в ярость.

– Она лучший вариант из всех, что у нас есть, – ответил Разгут.

Иного ответа Иаил бы не воспринял. Она падальщик. Зловонный кусок мяса. Порох, ожидающий язычка пламени.