Бойся мяу - Матвей Юджиновский

обернувшись, «девятка» притормозила метрах в пятидесяти. Словно и не думала притворяться, что катит по своим делам. Словно говорила, хрипло посмеиваясь: «Вы и есть мои дела. Мои желания. Моя добыча».

– Чего он встал? – спросила сестра, приложив руку ко лбу как козырек. Женя щурился. И видел в расплавленной смоли лобового стекла и тянущиеся к нему кожаные перчатки Димы, и поигрывающую шестью пальцами на руле обожженную кисть.

Только Катя спросила, как «девятка» тронулась с места. Тихо и непривычно молчаливо. Аккуратно по колее. Женек огляделся.

Воздух вокруг застыл. Застыл и белесый дым, клубящийся из печных труб. И ворота не скрипели дверцами. И петухи вдруг онемели. Исчезли люди, исчез ветер. Деревья застыли, притворившись нарисованными, не шевеля и листочком. Только ржавый монстр неумолимо рос и рос, приближаясь.

Они попятились. Двадцать метров до них. «И чего он не проедет уже?! Гони, ну! Гони мимо, оставь нас! Мы просто хотим мороженого», – взмолился Женя. Заныло в груди, в горле пересохло.

Поэтому вопль вырвался с каким-то скрежетом. Женек вскричал, подскочил – с диким ревом «девятка» рванула на них. Все засвистело, заколотилось. Он метнулся в сторону. Только через несколько метров сообразил – сестра бросилась в другую. К ближайшему дому.

Пожирая облако пыли, монстр кинулся по дуге по Жениным следам. Он устремился прочь, не разбирая дороги. Орал сестре, не оглядываясь:

– Зови кого-нибудь!! Беги за помощью!!

Бежал по улице, пока не обругал себя – надо сматываться с нее! «Девятка» рычала позади. Повизгивала на кочках, что больше походило на безумный смех. И мысль тут же терялась, оставался лишь крик и плач. И жжение под ребрами. И лоб в поту.

Бросился между деревьями. Монстр проскрежетал, взвыл. Еще одна царапина. Новый шрам. Но зверь под капотом не смолк, а хищно взревел.

Женя уже чувствовал хруст костей и вой тела – еще секунда, и ржавая махина запрыгнет на него. Поясницей ощущал кувалду бамбера, кожей – когти колес. Сейчас раздавит, растерзает.

Кроссовки готовы были слететь. Дрянные, предательские. Или это он порывался выпрыгнуть из них. Лишь бы не споткнуться. Лишь бы рвануть еще быстрее.

Метнулся в проулок меж домов. Увидел поодаль знакомую тропку. Да! Перемахнуть через забор – и спасение!

Ржавый монстр позади стих. Женя стрельнул взглядом за спину. «Девятка» занимала почти всю ширину проулка. И теперь, сдерживая рык, подкрадывалась. Словно ее добыча уже в ловушке.

Женек кинулся к забору. И опешил, замер.

Бревнышки потрескивали, охваченные пламенем. Его жар долетел до лица, и без того мокрого. И запах долетел. Все та же вонь горелых шкур.

Женя тяжело дышал, с болью. Сердце безумно колотилось, отдавая в голову. На пылающих балках сидели неподвижно коты. И горели. Черные, с рыжими языками пламени, блуждающими по ним. И глаза их сочились чернилами.

Со спины донесся рев. Женек дернулся, шагнул неуверенно к чернеющему забору. И в этот миг коты заголосили. Дико, всем нутром, хрипя на разрыв. Уши пронзила боль. Он отпрянул. Отвернулся.

«Девятка» в трех метрах замерла перед прыжком. И он заметался на месте. Не веря, что это взаправду. Слишком. Чересчур. Нереально.

«Девятка» рванула. Взгляд поймал дверь в стене дома. Женя метнулся к ней.

Старая, серая. И незапертая. Распахнул ее и влетел внутрь.

Бросился во тьму. Спотыкаясь и ударяясь о нечто, скрывающееся в ней. Вытянутыми руками уперся в стену. И на ощупь опустился, вжался в угол.

Зажмурил глаза и замер. Подрагивал, судорожно вдыхая. Глотал соленые сопли, слезы и горькие всхлипы. И ждал с растерзанным сердцем. И молился.

Это не по-настоящему, это не по-настоящему, нереально…

* * *

В какой-то момент, когда его клокочущие рыдания стихли, и сердце уже не громыхало на всю комнату, Женя понял, что про него забыли. И ржавый монстр, и шестипалый Тоха, и коты, посланники Черного Мяука. Хотя они-то могли спокойно сидеть тут же рядом.

Женек открыл глаза, отвернулся от угла. Все так же темно было вокруг. Он забрался, похоже, в сарай или пристройку. Без окон и заставленную хламом. Где-то там дверь. Почему-то глаза не привыкли к темноте.

Он вытянулся в полный рост. И поежился. Футболка была мокрая и холодная. Мерзкая. Он отлепил ее от тела, выставил руки перед собой, распахнул глаза. Шагнул.

Затем снова. Три шага, четыре. В черноте, казалось, полной всего угодно, уже не было тех углов, тех преград, торчащих и валяющихся под ногами вещей. И тем не менее ощущение тесноты не отпускало.

А на пятый шаг Женя вдруг ощутил, как разом стал ужасно маленьким. Как муравей, за которым следит тот, кто может раздавить его в любую секунду. И в тот же миг почувствовал взгляд этого некто. Он был здесь. Занимал весь угол. Тот, самый черный. Настолько черный, что там и угла уже нет. А одна безграничная, уходящая в ночь мгла.

Сердце сжалось. Сжался и он сам. И, как пружина, рванул. В один миг – два шага. И голос в голове: «Сожги дом!»

Он врезался в стену. Тьма позади дернулась. Так показалось.

Пошел вдоль стены, толкая, упираясь. Искал дверь, она открывалась наружу.

И снова голос: «Сожги дом, чужак!»

Спина – в ледяных иглах, каждый укол как предчувствие удара, вонзающегося с болью. Лишь царапины, что не зажили еще с той ночи, пылали огнем. Затылок вздыбился волосами. И ими же ощущал, как голос поднимается от шеи мурашками и втекает внутрь.

«Освободи нас! Сожги дом! Твой огонь с нами, чужак!»

Тьма позади двигалась. Подступала вихрем. Слабым, но огромным. Женек же становился все крохотней.

Сухое, скрипучее дерево не поддавалось. Ладони покрывала пыль и облепила паутина. Припав к стене, он судорожно пробирался вдоль. Буквально полз по ней.

Что мягкое и пушистое скользнуло по коже голеней. И обожгло. Женя завопил всем нутром. Стал биться в стену с силой, через боль. Шаг в бок – удар, еще шаг – удар. Ноги горели. Крик все рвался наружу.

И только в голове родилось – «Я сожгу дом», – как дерево поддалось. Дверь отскочила. Женек споткнулся о порог. Потянулся ухватиться за косяк, но упал на спину. И онемел.

Свет проник было внутрь. Но уперся в густоту тьмы. В черноту кошачьей шерсти. Все пространство пристройки занимал огромный угольно-черный кот.

Не было стен, не было потолка. Только большой мрачный, как смоль, кот сидел, пригнув голову, неподвижно. Лишь хвост его извивался змеей у лап. Черный Мяук взирал на Женю пустыми глазницами, истекающими чернилами, как кровью. И видел его насквозь. Его страх, его слабость и