Крепче цепей - Шервуд Смит

Небо над городом было абсолютно темным, и он не мог сориентироваться. Дома вокруг казались глыбами еще более черного мрака; ни одно окно не светилось. Уличные фонари и светящиеся панели не могли рассеять тьму и создавали только маленькие лужицы света. По улице гулял ветер, пахнущий пылью и озоном.

Издали донесся приглушенный рев, и Омилов подумал, что это толпа, находящаяся в опасной стадии между возбуждением и бунтом. Он пошел на шум, но тот все время отступал вдаль.

Наконец Омилов вступил на большую площадь перед Архонским Анклавом и увидел, что толпа валит в ворота вслед за каким-то знаменем – темнота не позволяла разглядеть эмблему на нем, – которое развевалось впереди, не давая себя догнать. Люди, Дулу и Поллои, в шелках и в лохмотьях, прошли в высоченные двери и скрылись из виду.

Омилов хотел пойти за ними, ища убежища от странной пустоты улиц, но плотный мрак внутри оттолкнул его. Из анклава до него доносился гул голосов, словно какой-то огромный зверь ворчал, лежа в засаде.

– Здесь небезопасно, Себастьян. Ты должен поискать другой путь.

Он обернулся, испуганный. Перед ним стояла Наоми иль-Нгари, его начальница по прерогату, и он ясно видел ее худое лицо, несмотря на тьму, но что-то в ней было не так. Омилов нахмурился и понял: исчез Солнечный Герб – единственное украшение, которое она носила.

Она поднесла руку к груди и тут же опустила.

– Мой эгионат теперь обозначается по-другому. Пойдем.

Она зашагала прочь, и линия ее плеч воспрещала какие-то вопросы. Омилов молча последовал за ней. Теперь единственным звуком были их шаги по пыльной дороге.

Они вышли за город, никого больше не встретив. Дома медленно отошли вдаль, уступив место полям. Ветер нес какой-то кислый запах.

Над горизонтом возник угловатый серп, и восход луны озарил небо. Тира взошла над далекими горами, и Омилов ахнул: ее ядовито-красный свет, усиленный эффектом горизонта, обрисовал жуткий, архаический силуэт виселицы. На ней висел труп.

Когда они подошли поближе, Омилов увидел, что виселицу охраняют двое десантников в боевой броне, такие же неподвижные, как силуэт над ними, в закрытых шлемах.

Наоми остановилась у подножия виселицы. Омилов поневоле сделал то же самое и посмотрел вверх, на страшную фигуру, тихо качающуюся на ветру.

– Нет! – Крик вырвался у него, словно от удара кулаком в живот. Несмотря на распухшее лицо, черный вывалившийся язык и выкаченные глаза, он узнал повешенного: Таред Л'Ранджа, Архон Лусора.

Омилов бросился к лестнице, лежащей на земле, и хотел приставить ее к столбу, но Наоми наступила ему на пальцы.

– Ему уже ничем не поможешь.

– Почему? Ведь он был самый верный из всех людей!

Она не ответила. Он впал в бешенство и стал молотить кулаками по броне часового, крича что-то нечленораздельное. И отступил в ужасе: шлем открылся, и стало видно, что скафандр пуст. Из него пахло мертвечиной.

Омилов бросился бежать. Позади раздался резкий, нечеловеческий крик, и захлопали огромные крылья.

Поля остались позади, и он очутился в густом лесу, где росли кривые деревья. Изо рта вырывался пар: здесь было холодно, очень холодно, и деревья перекрикивались, треща ломающимися на морозе ветвями.

Наконец при свете двух лун он увидел перед собой свой дом, «Низины», поблескивающий мраморными стенами и острыми коньками крыши. Омилов перешел с бега на шаг, и дышать стало легче.

Но тут холод, еще сильнее того, что снаружи, вошел в его сердце. Темные окна «Низин» зияли пустыми проемами, двери висели косо, и сад стоял голый, – но это был не зимний сад, а насильственно прерванная весна.

Омилов вошел в скульптурный садик рядом со своей библиотекой. Толстый иней лежал на мраморных фигурах, искажая их красоту.

Потом он увидел другие фигуры – они сидели на скамейках, которые он поставил здесь для удобства гостей. Омилов подошел к одной из них – человек, закованный в лед, не шевелился. Но гностор сквозь корку льда всмотрелся в его лицо и выдохнул изумленно – это был Архон Шривашти, чье злоупотребление властью погубило Тимберелл. Омилов попятился, когда глаза Шривашти ожили и остановились на нем, выражая смесь немой мольбы и безумия.

Что-то холодное коснулось спины, помешав отступлению. Омилов обернулся и узнал еще одну застывшую фигуру: Семиона лит-Аркада. Слой льда на нем был еще толще, но глаза следили за Омиловым, который пятился прочь.

Омилов бросился к библиотеке, своему всегдашнему убежищу, и налетел на третью фигуру. От столкновения лед, еще более тонкий, чем на других, треснул, и фигура повернула голову.

– Себастьян, я не знал, – прошептал Брендон, и Омилов с ужасом увидел, как лед снова затягивает его лицо и шею, смерзаясь, как изморозь на окне, и делая неподвижным все, кроме глаз.

Плача, Омилов поднялся по ступеням в библиотеку и толкнул дверь, ища чего-то родного, знакомого, безопасного.

Крыша провалилась, и комната открылась небу. Обе луны заглядывали в трещины на стенах, освещая картину разрушения. Книги валялись на полу с отодранными переплетами, вырванными страницами, и сосульки свисали с каждой полки, точно зубы дракона.

Но в центре комнаты, чудом уцелевший среди общего разгрома, стоял пюпитр с раскрытой книгой. Омилов подошел посмотреть. Он не знал этой книги – ее страницы побурели от возраста, шрифт был ему незнаком, края букв стерлись. Литеры явно отливались вручную. Реликвия с Утерянной Земли.

Омилов наклонился, став так, чтобы двойная тень от его головы не падала на страницу, и слова сами ринулись навстречу ему.

«Где обречен ты быть?»

«В аду».

«Как же случилось, что ты вышел из ада?»

«Я не выходил из него, ибо это ад;

Или ты думаешь, что я, узревший лик Божий

И вкусивший вечные радости небес,

Не страдаю от тысячи адских мук,

Будучи лишен вечного блаженства?»

Омилов отшатнулся, желая уйти, но его ноги, издав почти музыкальный скрип, отказались двинуться с мест. Он посмотрел вниз и в ужасе увидел, как лед поднимается по ногам и торсу: ледяная броня уже сковала его до самых бедер.

Он оглянулся назад, как бы ища там ответа. На книгу упала тень, и он взглянул в глаза Илары, синевато-серые, мягкие и все понимающие. Она решительно захлопнула книгу и улыбнулась ему. Он упивался ее лицом, на миг забыв о своем отчаянном положении, но холод пробрал его еще сильнее, когда он увидел рану, расцветшую, словно алая роза, на ее груди. Лед добрался до горла, стянул подбородок, сковал рот и, наконец, застлал глаза, мешая видеть Илару.

Тогда она дотронулась сначала до своей раны, а потом до его груди. Стало тепло, лед треснул и отвалился с музыкальным звоном.