Фея Семи Лесов - Роксана Гедеон

Я гневно закусила губу. Да, этот мерзавец непременно усядется рядом со мной. Как я жалела, что он деверь королевы и имеет право сидеть возле ее фрейлин в королевской ложе!

Правда, на этот раз мне повезло: между мной и принцем затесалась бесцеремонная мадам де Ламбаль. Я была благодарна ей за это, но все равно сидела как на иголках, прижимая руку к груди: у меня за корсажем было спрятано письмо Анри. Вскрыть конверт здесь, в ложе, не было никакой возможности: во-первых, не позволял этикет, во-вторых, Мария Антуанетта болтала без умолку.

Когда началась пьеса, я не обращала внимания на действие. Меня не интересовала ни красота мадемуазель Конта,[54]ни мастерство Превиля.[55]Я не слушала разговоров в ложе и, если ко мне обращались, отвечала невпопад. Даже слух о том, что знаменитая мадемуазель Клерон[56]присутствует в театре, не произвел на меня никакого впечатления.

С началом третьего действия по лицу короля стало ясно, что он очень недоволен пьесой. Я пыталась вникнуть в то, что происходило на сцене, но внимание мое было рассеянно. Когда Мария Антуанетта заговорила о чем-то с герцогиней де Полиньяк, я воспользовалась минутой и выскользнула из ложи. Затем стремглав побежала по галерее и укрылась в небольшой оконной нише, лихорадочно распечатывая письмо. Если меня хватятся, я скажу, что мне стало дурно.

Не обращая внимания на сквозняк, я быстро читала:

«Мадемуазель!

Мне очень жаль огорчать Бас, но вынуждает меня к этому лишь одно обстоятельство – Ваши письма. Зачем они? Анри не любит Вас, он отрекся от Вас и никогда Вам не ответит. Мы с ним помирились. Ваши письма только вносят новые подозрения в нашу семейную жизнь. Могу ли я просить Вас больше не писать ему? Поверьте, я делаю это с его согласия. И, во имя нашей прежней дружбы, исполните мою просьбу.

Мари Аньес де Крессэ.

20 декабря 1786 года».

Я машинально, не веря своим глазам, перечитала письмо и бросила его в сторону. Так вот какое послание пришло мне из Крессэ! Да и не от Анри, а от его жены… Бедный, раскаивающийся, робкий муж! Как, должно быть, жалко выглядело его признание!

Он рассказал о нас Мари, выдал то, что принадлежало только нам, что было нашей тайной… Как он мог? Перед моими глазами, как смерч, пронеслись все наши встречи. Я припомнила разговоры, жесты, мимику… Конечно, у него наверняка с самого начала была одна ясная цель. Он просто хотел меня соблазнить, он чувствовал ко мне лишь грубое вожделение. А я, я выглядела смешной влюбленной дурочкой. Ну, так поделом же мне…

Злые слезы брызнули у меня из глаз. Почему я так глупа? Но даже если я глупа, неужели это заслуживает такого оскорбления? Оскорбления, нанесенного безвестным бретонским дворянчиком, у которого нет ничего, кроме синих глаз! Все остальное – ложь, лицемерие, отвратительный флирт, а ни какая не первая любовь!

Я просто Кларисса Гарлоу,[57]Сесиль де Воланж,[58]только со мной поступили еще циничней, чем с ними. И моим соблазнителем был не неотразимый Роберт Ловлас, не Вальмон, а какой-то виконт, говорящий с бретонским акцентом! И что только я могла найти в нем?

– Qualche volta c'é dà diventar matti,[59]– прошептала я. – Да, от всего этого иногда можно помешаться!

Меня душил гнев и сознание невосполнимой потери. Вот так, в один миг, были разрушены все грезы, все мечты. Монастырская воспитанница, верившая во всесилие любви, побеждающей даже брачные узы, исчезла. Стало быть, я должна стать такой, как все версальские дамы, отбросить свою наивность, влюбленность, чистые идеалы как нечто старомодное и смешное? Ну что ж… Я вполне могу стать Изабеллой де Шатенуа, Адель де Бельгард, Солнаж де Бельер, могу даже перенять взгляды маркизы де Мертей[60]и пользоваться таким же успехом – ведь у меня не меньше красоты и обаяния. Это будет не так уж трудно…

– Черт побери! – крикнула я в бешенстве. Ослепленная слезами и отчаянием, я бежала по коридору.

Бежала так, что не заметила, как оказалась во дворе, вышла за ограду… Передо мной мерцал огнями засыпающий бульвар. Сквозь слезы огни казались расплывчатыми, нелепыми. Я выбежала на снег в одних легких вечерних туфельках, в платье из тонкого фисташкового атласа, и морозный ветер едва не сорвал с меня зеленый муслиновый шарф. Ах, как было бы хорошо замерзнуть где-нибудь в снегу, умереть, лишь бы избавиться от этих мыслей!

Я шла по бульвару, не заботясь ни о чем. Какая разница, что подумают королева и ее фрейлины. Какое имеет значение то, что я оставила в Опере свое горностаевое манто, капор и муфту? Я шла, пораженная чувством куда более горестным и сильным, чем все эти заботы. Начинался снег. Я знала – еще минута, и я совсем закоченею.

– Вы ли это, мадемуазель? – услыхала я визгливый голос. – Куда вы идете, позвольте полюбопытствовать?

Это был маркиз де Блиньяк, друг графа д'Артуа. Вернее, не друг, а так, что-то вроде подручного из свиты, полулакея. Карета маркиза подъехала совсем близко ко мне, а я даже ничего не заметила.

– Вы, наверно, ушли из Оперы. Ну-ка, садитесь в мою карету! Я отвезу вас в Версаль. Вы, кажется, туда направляетесь?

Я не ответила и рассеянно села в карету. Только теперь я поняла, насколько замерзла. Пальцев я почти не чувствовала; жемчуг, которым было расшито платье, увлажнился от снега, и теперь казалось, что мой наряд покрыт росой.

– Вы наверняка решили заболеть.

Маркиз де Блиньяк ловко накинул мне на плечи шубу, укутал в меха, набросил на колени плед. Окна кареты покрылись инеем, но внутри жарко полыхали жаровни и горели грелки. Я обомлела от такого потока теплого воздуха… Прижав мех к щеке, я почувствовала знакомый запах. Это что – мое горностаевое манто?

– Господин маркиз, откуда у вас моя одежда?

– Я видел, как вы выходите из ложи королевы. Мне показалось странным то, что ваши вещи остались у лакея.

– Благодарю вас, – прошептала я машинально.