Мсье Лекок - Эмиль Габорио

– Таким образом, господин Табаре, – сказал он, – вы готовы поклясться, что господин д’Эскорваль чувствует себя так же хорошо, как мы с папашей Абсентом, что он не покидает своей спальни только для того, чтобы не разоблачать свою первую ложь?

– Я готов поклясться.

– Думаю, это было бы неосмотрительно. Но для чего вся эта комедия?..

Славный папаша Табаре возвел руки к небу, словно просил прощения за глупость молодого полицейского.

– И это ты!.. – воскликнул он. – Ты, в ком я видел преемника и продолжателя моего индуктивного метода! Ты, кто задает мне столь неуместный вопрос!.. Ну, подумай же! Тебе нужен пример, чтобы ускорить мыслительную деятельность? Пожалуйста. Представь, что ты следователь. Совершено преступление, тебе поручено провести расследование и ты отправляешься к подозреваемому, чтобы допросить его… Прекрасно. До сих пор подозреваемому удавалось скрывать свою личность… Как в нашем случае, не так ли? Пойдем дальше… Как ты поступишь, если с первого взгляда узнаешь своего лучшего друга или своего злейшего врага, пусть и переодетого?.. Что ты будешь делать?..

– Я скажу себе, что магистрат, который колеблется между своим долгом и чувствами, совершает преступную неосмотрительность. Я устранюсь от ведения следствия.

– Понимаю. Но раскроешь ли ты истинную личность подозреваемого, врага или друга? Личность, известную только тебе?..

Вопрос был щекотливым, ответ затруднительным. Лекок молча размышлял.

– А я, – воскликнул папаша Абсент, – ничего не стал бы раскрывать. Друг или враг подозреваемого, я остался бы абсолютно нейтральным. Я сказал бы себе, пусть другие устанавливают, кто он есть на самом деле. Если установят, тем лучше… И моя совесть осталась бы чиста.

Это был глас честности, а не совет казуиста.

– Я тоже промолчал бы, – наконец ответил молодой полицейский. – Мне представляется, что своим молчанием я не нарушил бы ни одно из обязательств магистрата.

Папаша Табаре радостно потер руки, как это всегда бывало, когда он доставал из своего арсенала убедительный аргумент.

– Раз так, – сказал он, – сделай мне одолжение, сынок, и скажи, какой предлог ты придумаешь, чтобы отказаться от ведения дела, не вызывая подозрений?

– Ах! Не знаю, я не могу ответить сразу же… Если бы я оказался в подобном положении, я стал бы искать его, что-нибудь придумывать…

– И ты не нашел бы ничего подходящего, – прервал Лекока папаша Табаре. – Ты не стал бы поступать непорядочно, признайся… Вернее, ты прибег бы к такому же средству, что и господин д’Эскорваль… Ты притворился бы, что сломал какую-нибудь конечность… Но поскольку ты ловкий малый, ты пожертвовал бы рукой, что более удобно, и не стал бы добровольно подвергать себя длительному заточению…

По лицу Лекока было ясно, что старый добровольный помощник Сыскной полиции пробудил в нем подозрения. Однако этому четкому, в некотором роде математическому уму требовались более весомые доказательства. Недаром же он в течение нескольких лет выводил цифры.

– Значит, господин Табаре, – сказал Лекок, – по вашему мнению, господин д’Эскорваль знает, кто на самом деле Май?

Господин Табаре так резко приподнялся, что немного забытая подагра заставила его застонать.

– И ты в этом сомневаешься? – воскликнул он. – Ты еще сомневаешься? Каких доказательств ты требуешь? Неужели ты считаешь естественным, что падение следователя странным образом совпало с попыткой подозреваемого покончить с собой? Делая честь твоей проницательности, я полагаю, ты так не думаешь.

В отличие от тебя, меня там не было. Я не мог видеть все собственными глазами. Но исходя из твоего рассказа я могу восстановить эту сцену в том виде, в каком она произошла. Мне кажется, что она стоит у меня перед глазами… Слушай же. Господин д’Эскорваль, закончив расследование в кабаре вдовы Шюпен, приезжает в тюрьму предварительного заключения и приказывает проводить его в камеру Мая… Они узнают друг друга. Если бы они были одни, то могли бы объясниться и события стали бы развиваться по-другому… Возможно, все уладилось бы…

Но они не одни, присутствует третье лицо – секретарь. И они ничего не сказали друг другу. Следователь, смутившись, задал несколько банальных вопросов. Подозреваемый, пребывавший в еще большем смятении, кое-как ответил на них.

Но когда дверь камеры за ним закрылась, господин д’Эскорваль сказал себе: «Нет, я не могу вести дело человека, которого ненавижу!» Он пребывал в сильном замешательстве. Когда ты захотел с ним поговорить при выходе из Дворца правосудия, он грубо перенес разговор на следующий день, а через четверть часа симулировал падение.

– Значит, – спросил Лекок, – вы думаете, что господин д’Эскорваль и наш так называемый Май – враги?

– Черт возьми!.. – ответил папаша Табаре, голосом, не терпящим возражений. – Разве факты об этом не говорят? Если бы они были друзьями, следователь, возможно, и стал бы ломать комедию, однако подозреваемый не совершил бы попытки самоубийства…

Но благодаря тебе Май был спасен… Да, этот человек обязан тебе жизнью. Завязанный в смирительную рубашку, он ничего не мог предпринять ночью… Ах! Той ночью он, вероятно, потел кровавым потом! Какие страдания! Какая агония!..

Утром, когда его повезли на допрос, он в исступлении, которое ввело тебя в заблуждение, – о, слепец! – вбежал в кабинет следователя. В этом кабинете он рассчитывал увидеть господина д’Эскорваля, смеющегося над его несчастьем. Не думаю, что он хотел броситься на него. Скорее всего, он хотел сказать ему: «Ну что же! Да!.. Да, это я. От судьбы не уйдешь. Я убил трех человек, а сейчас я полностью в вашей власти… Но поскольку мы друг друга смертельно ненавидим, вы просто обязаны прекратить мои страдания!.. Не щадить меня было бы подлой трусостью!»

Да, он хотел сказать нечто подобное. Лекок, мальчик мой, ты мне так хорошо описал выражение его лица, где высокомерие соседствовало с неистовым отчаянием! Но это еще не все. Вместо господина д’Эскорваля, этого надменного следователя, подозреваемый видит благородного, достойного господина Семюлле… И что происходит? Он ошеломлен. По его глазам видно, что такое великодушие заклятого врага удивляет его… Ведь он считал господина д’Эскорваля беспощадным. Потом его губы озаряет улыбка, улыбка надежды. Он думает, что, поскольку господин д’Эскорваль не выдал его, он, возможно, сумеет спастись, возможно, его честь и имя выберутся невредимыми из этой пропасти доброты и крови.

Папаша Табаре, сделав привычный жест, иронично взмахнул рукой и, неожиданно переменив тон, добавил:

– То-то и оно, паренек!

Папаша Абсент выпрямился, увлеченный столь захватывающим рассказом.

– Черт возьми! – воскликнул он. – Так оно и есть!.. О!.. Так оно и есть!

Лекок молчал, но его молчание говорило само за себя. Будучи знатоком, он мог оценить эту чудесную стремительную работу индукции намного лучше своего старого коллеги.