Московская сага. Поколение зимы - Василий Аксенов

При большом пристрастии к словечку «мы» советскаяинтеллигенция часто попадала впросак. Не скажешь ведь «мы проводим чистки»,если самого тебя вычищают, «мы боремся с так называемыми врагами народа», еслиты вдруг и сам оказываешься так называемым врагом. В последние дни БорисНикитич на теме «мы – они» почему-то заклинился. Относя себя с полным правом к«старорежимщикам», он обычно употреблял «они» по отношению к власти, но вдругвот в разговоре с Пулково резануло, когда тот сказал: «Что-что, а разведка уних»... Чисто логическое недоразумение – у кого это «у них», у Запада, что ли,или у нас, у СССР? Ага, тут дело не только в логике, ты уже отождествляешь себяс этим государством. На тебе уже сказалась их оглушающая тотальность. Ты уже иворчишь, даже и яростью пылаешь в адрес «нас», а не в «их» адрес. Позвольте,говоря «мы», я имею в виду не режим, даже не государство, но общество, Россию,в конце концов. Однако припомни, говорил ли ты так когда-нибудь при старомрежиме, при «гнилом либерале» Николае Романове? Ты всегда отделял «их» – царя,охранку, чиновников. Здесь же, признайся, произнося «мы», ты подсознательновключаешь сюда все, и, может быть в первую очередь, Сталина, Политбюро, Чеку,хоть и терпеть их всех не можешь...

В отчаянии он думал: ну как же я могу говорить «мы» ивключать в это понятие тех, кто арестовал моих мальчиков? В ужасе онпредставлял своих ребят в чекистской тюрьме. В городе ходят глухие слухи, чтотам применяются страшные пытки. Нет, все-таки это уж чересчур, у нас этого бытьне может; «у нас»...

Сам он давно уже приготовился. Втайне от Мэри собрал себечемоданчик «на отправку» – смену белья, свитер, умывальныепринадлежности, – спрятал его в нижнем ящике стола в кабинете. В Первоммедицинском, где у него была кафедра, уже прошла серия арестов. Брали пока извторого эшелона. То же самое происходило в Военно-медицинской академии. Ведущиепрофессора пока что не пострадали, но все ждали, что скоро и до них дойдеточередь.

– Ждете, батенька? – спросил его на днях старыйЛанг. – Что касается меня, то я только лишь гадаю, куда раньше отправлюсь– на Лубянку или в более отдаленные пределы, куда они уже не доберутся.

Самое мучительное было дело – смотреть на Мэри. За несколькомесяцев она постарела на десять лет, забыты уже были гордые позы, бурныевыходы, стаккато эмоций, давно уже она не прикасалась к роялю. Было видно, чтоона ежечасно, ежеминутно думает о Никите, о Кирилле, о внуках, о разрушающемсяочаге, которым обычно так гордилась. Волна какой-то решительности иногдапроходила по ее лицу, сменяясь выражением беспомощности и простоватости,которое Борис Никитич так обожал.

Дом погрузился в оцепенение. Даже старенький, хоть вполнееще мощный Пифагор реже увязывался за мальчишками в сад, предпочитая сидетьрядом с Мэри или, по крайней мере, на кухне возле Агаши. Последняя не заводилабольше тесто для своих сокрушительных, всеми столь любимых пирожков, и дажебанки с вареньями и соленьями на зиму закатывала без прежнего энтузиазма.Слабопетуховский, успевший за это время жениться на дочери начальника управлениямилиции и обзавестись даже детками, дружбы с Агафьей и ее граненым графинчикомне прекратил. Часто он являлся теперь сумрачный, сидел на кухне, сообщал Агаше,что в «сферах» о градовской даче говорят нехорошее, уже как бы прикидывают, какею распорядиться в недалеком будущем.

– Что же ты посоветуешь, Слабопетуховский, что жепосоветуешь? – отчаянно вопрошала Агаша.

– Нечего тут советовать, – сумрачно отвечалСлабопетуховский. – Моя информация на них сейчас не влияет. Сходите вцерковь, свечку поставьте, вот и весь совет.

Вероника после нескольких недель полупрострации сталапонемногу приходить в себя. Каждые два дня она отправлялась на Лубянку навестисправки о муже. Всякий раз она получала один и тот же ответ: «Следствиепродолжается, передачи и свидания не разрешены». Очереди к этим окошечкам, закоторыми сидели энкавэдэшные люди-автоматы, были невыносимы. Широколицые,мыльного цвета, не поймешь какого пола люди-автоматы. Никогда не знаешь, естьли у него на самом деле какие-нибудь сведения или просто так отбрехивается.Никакие улыбки на них не действуют, как будто оскопленные там сидят.

Что касается более широких слоев мужского населения Москвы,то они, несмотря ни на что, как и раньше не оставались равнодушными к явлениямВероники. Иные представители так просто вздрагивали при виде ее, как будто кним приближалась воплощенная мечта жизни. При всем трагизме своего положения,Вероника не разучилась наслаждаться любимой столицей. Пройтись по Кузнецкому,по Петровским линиям, «произвести впечатление» – в этом всегда было «нечто», исейчас в этом осталось «нечто». Никита это прекрасно понимал и никогда неупускал возможности взять свою любимую с собой в командировку, в Москву. Ужон-то знал, что она не из дешевок, и если иногда позволяет себе кокетничать смужчинами своего круга, то никогда на дешевые трюки не пойдет. Мужчин «своегокруга» она и сейчас безошибочно угадывала в московской толпе и даже позволялаиным из них приближаться. Увы, как только они узнавали, что она жена тогосамого комкора Градова, их тут же как ветром сдувало. Однажды даже знаменитый ибесстрашный пилот Валерий Чкалов предложил подвезти ее в своей машине доСеребряного Бора, однако, узнав, кто она такая, тут же позорно засуетился,заторопился куда-то и пересадил ее на трамвай. То же самое происходило и натеннисном корте. Едва она появлялась, как все ее старые партнеры начиналибезумно торопиться.

Мужчины в этой стране вырождаются, некому будет воевать.

Может быть, и в самом деле рискованно было сыграть с нейпару сетов на серебряноборском корте? Вот, например, член ИнюрколлегииМорковьев осмелился, элегантно продулся и на следующий день исчез. Впрочем,часть партнеров и без ее вмешательства давно уже отправилась в места не стольотдаленные.

Что же, всех храбрых и честных пересажают, кто же будетвоевать против империализма?

Вероника стала больше времени проводить с детьми, особенно сВерочкой, нежнейшим Божьим созданием, собирательницей гербария и неутомимойрисовальщицей. С Борей трудно было проводить больше времени, потому что он ейэтого времени не давал, после уроков вечно застревал в школе, в каких-тоавиамодельных кружках, или вдвоем с Митей отправлялся на стадион.

В школе с ним сначала были неприятности. Однажды мерзкаяучилка математики стала его при всех распекать за плохо сделанные домашниеуроки, за списанную у соседа по парте задачку и вдруг возопила, направив наодиннадцатилетнего мальчика карающий перст: «Теперь всем нам видно: каков отец,таков и сын! Яблоко от яблони недалеко падает!»