Собрание сочинений. Арфа и бокс. Рассказы - Виктор Голявкин

Он вдруг прошептал мне в ухо:

– Этот парнишка боксирует два года, к твоему сведению.

– Как?!

– Не хотел я тебе говорить, но не выдержал.

– Это же несправедливо!

– Не было пары.

– А я при чем?

И-И такие встречи практиковал, как потом выяснилось, чтобы закалить, умерить прыть, проверить новичка. Специально все подстроил. Полезно это или нет – сказать трудно, но жестоко. Да и способному в потенции боксеру можно отбить навсегда охоту к боксу.

– Все-таки он меня ни разу не сбил! – воскликнул я.

– Вот видишь!

– А я его сбил в первом раунде!

Как всегда, ей хотелось отчебучить, подскочила ко мне сзади на улице, потянула за рубашку, и я обернулся.

Видок мой Ирку поразил.

– Ой, мамочки, что это с тобой?

Я растерялся, прикрыл нос ладонью. Отправился за картошкой, вот те на! Болтаю сеткой и молчу.

– Ой-ой! – Она меня рассматривала своими большущими круглыми глазищами, а я готов был сквозь землю провалиться – очень уж неподходящее время меня рассматривать. Дома надо сидеть с такой физиономией, а не шляться по городу: каждый будет тебя останавливать, интересоваться, надоедать.

– Работаю… – сказал я, криво улыбаясь.

– Кем же ты работаешь?

Я провел два удара по воздуху без лишних слов.

– В чем твоя работа заключается?

– Боксом занимаюсь.

– Тебя бьют? – спросила она участливо.

– Это еще почему?

– Видно по тебе.

– Со всеми бывает.

– Неужели в лицо разрешают?

– Непременно, – сказал я гордо.

– Такого и пожалеть можно.

– А чего меня жалеть, нечего меня жалеть, не терплю, когда меня жалеют.

– Ну, как хочешь.

– Как бы, интересно, ты меня пожалела?

– Сказала бы: «Мне тебя жалко», вот и все.

– Вот и пожалей своего жениха, может, он расплачется.

Мне не терпелось спросить про него, а тут к слову пришлось.

– Между прочим, Сашка – гимнаст, чудесный парень, у него второй разряд, заботливый и без глупостей.

– Без каких глупостей?

– Будто ты не знаешь!

О каких она глупостях толкует? Со своей стороны я ничего плохого не позволял, на что же намекать?

– Я гимнастику за спорт не считаю, – сказал я, – сплошной цирк. Бокс – это сила, а все остальное мура. Где ты этого гимнаста выкопала? Если он мне сейчас попадется, я ему двину разок, и порядок, чтобы под ногами не болтался.

– Ты двинешь? Да он тебя так двинет!

– Он двинет? Если я двину…

Она захихикала. Разговор зашел в тупик.

– Для этого ты меня за рубашку дернула? – спросил я.

– Хотелось, вот и дернула.

– Сашку своего дергай.

Я заволновался, как бы она не ушла; всегда вот ляпнешь, а потом боишься, как бы не ушла. Рад, что она остановила, но про гимнаста я выслушивать не мог: ненавидел я этого типа. Ревность мне покоя не давала, так всего и переворачивала. Уехал на лето, а тут этот гимнаст, обидно. Как все исправить? Взять ее, схватить, прижать к себе и не отпускать к гимнасту, она ведь меня сама остановила, что-нибудь да значит, раз сама. Но прижимать ее здесь, на улице, никак невозможно…

– Не хочешь ли ты в Ботанический сад? – спросил я, ужасно волнуясь.

Она с улыбкой покачала головой. Может быть, вспомнила ту скучную прогулку, нудный разговорчик о фильме. Сдался Ботанический сад, но, как назло, ничего в голову не лезло.

– Только ты мне о гимнасте не напоминай, я тебя очень прошу…

– Отчего же? – сказала она кокетливо. – Вот и буду! Я люблю самостоятельных мужчин, а он отличник. Мужчина должен учиться на пятерки, чтобы мне понравиться. Из двоечника не будет толку, а ведь тебя даже из школы исключили.

– В школе я восстановился, – сказал я, – и двоечником быть не собираюсь. Знаю я твоих отличников-тупиц, на них смотреть тошно.

– А мне на двоечников смотреть тошно.

Разговор шел не туда все время. Внезапно она сказала:

– Между прочим, я бы сейчас в кино пошла, пока Сашки нет.

Мне показалось сверхнахальным напоминать о своем Сашке и предлагать тут же сходить со мной в кино. Но она не сказала «со мной». А я моментально представил, что сижу с ней рядом в темноте целый сеанс, и у меня закружилась голова.

– Пойдем вместе в таком случае, – сказал я как можно безразличнее, забыв о картошке, помня о своем лице, – пойдем, если тебе со мной не стыдно…

– Если попадем на сеанс, – сказала она.

С моей опухшей рожей пошла по улице, в кино, нисколько не смущаясь! Я оценил, но виду не подал.

Нам повезло, мы взяли билеты и сели в последний ряд.

Потушили свет, я смело взял ее за руку и не выпускал до конца сеанса, а она не отнимала. Сашка-гимнаст не выходил у меня из головы.

Не успел зажечься свет, как она вдруг вырвалась и выбежала из зала. Я за ней, но ее уже нигде не было.

Как понять? Сидела со мной, сама меня в кино потащила, и сразу бежать…

Весь вечер я звонил ей, не застал. С утра звоню, спрашиваю, а она, хихикая, отвечает невразумительно. Да я и сам догадался: не хотела, чтобы гимнаст увидел нас вместе. Нечего было и звонить.

Пот, кровь из носа – ерунда: работать больше, бокс! Вперед и вглубь! Меня не остановишь! Тренироваться, как можно больше тренироваться! Колошмачу снаряды, акцентирую удар. Разучиваю серии, ноги уже! Голову ниже, а правую выше! Защищайся, раскрепощайся! Передвигайся, передвигайся! Провести правый апперкот в солнечное сплетение после свинга: раз-два! – нелегко. А правый хук в корпус после прямого совсем не идет, не проходит. Шуткой кажутся слова Фитцсиммонса: «Легко проходит». Не сплю по ночам, боксирую во сне: мелькают перчатки, нокауты, нокдауны, раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… Бом! Бокс! Ору во сне: «Бокс, бокс, бокс!» Королев, Щербаков, Королев, Щербаков – по ним равняться! А вы знаете Огуренкова?.. А вы слышали, Ганыкин… А читали?.. Только тем и занимаюсь: боксирую, читаю, тренируюсь, вырезаю из журналов Джо Луиса, Королева, Витю Меднова, Толю Булакова, залепляю стены возле своей тахты, наподобие мамаши. Свои мирки. Мой мирок. Побеждать. У всех выиграть. Добиться своего.

Кто куда, а я в «Спартак».

Ушел весь в тренировки.

Слева не проходит апперкот. А дни проходят… Недели…