Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX–XX столетий. Книга V - Алексей Ракитин

слугу «Отца лжи», т. е. Дьявола. Этот довод, кстати, довольно остроумно парировался тем, что решение вопроса о виновности подзащитного находится вне компетенций адвоката, а всецело принадлежит суду, стало быть, для адвоката даже сознавшийся преступник является невиновным.

Имелась точка зрения, промежуточная описанным выше. Часть юристов полагала, что адвокат, получив безусловно точные данные о виновности его подзащитного в инкриминируемом преступлении, должен следовать «внутреннему кодексу чести» и ограничивать круг допустимых мер защиты. При этом тот же самый способ «разделения защит» («встречного обвинения») должен быть исключён как недопустимый.

Однако эта точка зрения имела тот существенный изъян, что предполагала вынесение адвокатом суждения об истинной виновности клиента, а это было недопустимым. Ведь вывод о виновности относился к компетенции присяжных.

На самом деле вопрос этот следует признать довольно любопытным и неоднозначным. В чисто теоретическом виде он кажется простым и даже очевидным, но при рассмотрении различных нюансов и обстоятельств реальных уголовных дел окончательное суждение может сильно запутаться. Правильность действий адвоката Филлипса обсуждалась в разных странах представителями узкопрофессиональной среды правоведов, комментировалась в узкопрофильных публикациях, дебатировалась в юридических учебных заведениях. А, кроме того, широкая общественность тоже не осталась в стороне от возникшей полемики. Надо сказать, что середина XIX столетия явилась в какой-то степени временем «повторного Просвещения», когда идеи всеобщего народного образования стали обретать массовую поддержку по обоим берегам Атлантики. Тогда получили широкое распространение популярные лекции для всех желающих по самым разнообразным направлениям научной деятельности — медицине, истории, астрономии и пр. В начале очерка уже упоминалось, что подобные лекции проводились и в стенах Гарвардского Медицинского колледжа, и сам же профессор Уэбстер читал подобные лекции по химии для всех желающих.

История Курвуазье послужила благодатной почвой для популярных лекций юристов во многих странах мира, поскольку помимо криминального сюжета предлагала слушателям и вынесение определённого нравственного суждения о действиях адвоката убийцы. Некоторые лекции изначально позиционировались как диспуты, то есть приглашённым специалистам предлагалось защищать диаметрально противоположные точки зрения на действия Чарльза Филлипса. Понятно, что рядовому обывателю было чрезвычайно интересно следить за умозаключениями правоведов, увлечённых непримиримым спором.

В 1849 г. интерес к делу Курвуазье вспыхнул с новой силой ввиду того, что Чарльз Филлипс опубликовал статью, призванную оправдать его не очень ловкие действия во время судебного процесса.

Адвокат Эдвард Сойер, главный защитник Уэбстера, разумеется, был в курсе изложенных выше деталей, и его явно не прельщала перспектива сделаться «вторым Чарльзом Филлипсом». Именно по этой причине он отнёсся к полученным от своего клиента «тезисам» скептически и не поспешил с выдвижением встречных обвинений в адрес Эфраима Литтлфилда. Защита профессора с самого начала отказалась от использования тактики «встречного обвинения», тем самым значительно сузив возможности собственного манёвра.

Далее мы увидим, к каким результатом привело это решение.

6 декабря состоялись похороны Джорджа Паркмена. В последний путь богатейшего жителя Бостона проводила огромная толпа. Понятно, что абсолютное большинство людей привела в траурную процессию вовсе не скорбь, которую они вряд ли испытывали, а желание прикоснуться к волнующей кровавой истории, стать свидетелями хоть чего-то, связанного с сенсацией. В те дни город жил сплетнями о проводимом окружной прокуратурой расследовании и гаданиями в формате «верю — не верю, может — не может». Обстановка тех недель хорошо известна историкам по той простой причине, что в Бостоне тогда жил известнейший американский поэт Лонгфелло; эпистолярное наследие как его самого, так и его окружения, содержащее немало упоминаний о «деле профессора Уэбстера», ныне хорошо исследовано. Горожане, встречаясь друг с другом в декабре 1849 года, начинали разговор с обсуждения хода расследования и… им же заканчивали! Гарвардский Медицинский колледж стал местом паломничества зевак, в число которых входили не только жители Бостона и пригородов, но и весьма удалённых мест, специально приезжавших на экскурсию. Известно, что администрация колледжа продала около 5 тыс. входных билетов, дабы удовлетворить любопытство зевак и подзаработать на их тяге ко всему сенсационному.

В каком состоянии находилось расследование к концу 1849 года?

Обвинение прекрасно понимало, что одного только Эфраима Литтлфилда окажется недостаточно для успешного изобличения в суде профессора Уэбстера. По этой причине окружная прокуратура предприняла большие усилия по выяснению характера отношений между обвиняемым и жертвой, дабы сформулировать убедительный мотив совершения весьма сложного и необычного преступления. Для этого был допрошен широкий круг лиц, знавших в деталях о состоянии финансов Уэбстера и Паркмена, а также изучены документы, изъятые в местах проживания обоих. Причём, первоначальный обыск в квартире профессора Уэбстера, проведенный 1 декабря, сразу после его ареста, не привёл в обнаружению нужных окружному прокурору бумаг. Лишь 5 декабря упоминавшийся уже в этом очерке детектив Дерастус Клэпп, явившийся в квартиру арестованного вместе с напарником по фамилии Сондерсон (Saunderson), обнаружил нужные бумаги и общее финансовое состояние Джона Уэбстера более или менее прояснилось.

В общих чертах реконструированная обвинением картина выглядела следующим образом.

Хотя Джон Уэбстер на протяжении многих лет близко знал старшего брата убитого, с самим Джорджем Паркменом он установил плотный контакт лишь в 1842 году. Тогда профессор занял у него 400$. В последующие годы Уэбстер неоднократно обращался к услугам кредитора, то возвращая часть долга, то занимая новые суммы. Джордж сделался своеобразным «кошельком» Джона, в который тот мог запускать руку в любое время при возникновении в том надобности. Понятно, что для такого несдержанного в тратах человека, каковым являлся Уэбстер, подобная кредитная линия несла отнюдь не решение проблем, а лишь их умножение.

Что и стало ясно по истечении нескольких лет. Профессор погашал долги с величайшим напряжением сил, его хватало только на выплаты процентов. На выплаты основного «тела» долга он направлял 5-7-10 долларов в месяц. Как только долг сокращался, он тут же брал новый. Например, в начале 1845 года Уэбстер взял у Паркмена 400$ и на протяжении лета в начала осени небольшими порциями его выплачивал, а затем в октябре одолжил ещё 75$, что свело на нет все его усилия по борьбе с долговым ярмом. В начале 1847 года Джордж Паркмен предложил своему заёмщику то, что мы называем сейчас «сверкой счетов». Им надлежало корректно подсчитать, сколько же денег взято и возвращено за прошедшие годы и каков же конечный баланс их отношений в денежном выражении. 27 января 1847 года Паркмен и Уэбстер в присутствии Честера Каннингэма (Chas. Cunningham), обложившись стопками векселей и бухгалтерскими книгами, взялись восстанавливать истину и, в конце концов, восстановили.

Итог оказался впечатляющим и обескураживающим одновременно. Профессор Уэбстер остался должен