Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека - Александр Рыбин

— За кого ты меня принимаешь? За дурочку? Несчастный соблазнитель! — Она довольно увесисто наградила его тумаком. — Ладно-ладно, я уже всё забыла и не обижаюсь…

И тут же приползла женская, крамольная, как ей казалось на тот момент мыслишка, что она боится Илью потерять навсегда. Смутившись, она взяла его ладошку в свою.

— А у меня тоже для тебя будет сюрприз, только там, во Владике. Илье и самому было не очень приятно вспоминать тот эпизод, когда он, оплатив шикарный номер на пятнадцатом этаже в гостинице, потащил беззаботную, улыбающуюся, ничего неподозревающую девушку в отель. Номер стоил бешеных денег, но это его не остановило. За три дня до этого, с помощью Димки Серого, через Интернет он снял в гостинице люкс на один день, решив по-настоящему шикануть и показать Маше, что такое «лакшери» у золотой молодежи в Ростове-на-Дону с омарами, шампанским, и наутро — пирожные «профитроли» и кофе со сливками. Но, когда Маша узнала, зачем он ее притащил к гостинице, тут же залепила ему звонкую пощечину и чуть не разрыдавшись, убежала. Илья её догнал и минут двадцать шел чуть в стороне, не упуская из виду. Потом они молча ходили по городу, убивая время до того момента, когда катерок должен был доставить их обратно на корабль.

Хорошо, что на следующий день состоялась премьера спектакля. Гамлет их и помирил, что не мешало, впрочем, Маше от случая к случаю вспоминать тот злополучный его «сюрприз».

— Надо еще чуть-чуть подождать, — повторила она строгим голосом учительницы. Легко соскочила со стола, она приобняла совсем загрустившего неудачника-ловеласа и, слегка коснувшись губами его щеки, прошептала: — Ты подожди, уже недолго, хорошо?

Дружески потрепав Илью на прощание за чуб, она тихонько прикрыла за собой дверь учебного класса, оставив влюбленного одного в кромешной темноте.

Чем ближе были родные берега, тем свежее становилось по утрам и вечерам. На утреннем построении курсанты поеживались и прятались за спины друг друга от налетавшего холодного ветерка. Пал Палыч зябко потирал руки, покрикивал незлобиво на пацанов, назначал в наряды. Ветер всё свежел и раз вел уже нешуточную волну. Парусник в белых одеждах горделиво шел, вспарывая океан. С каждой морской милей наш парусник идет все живее и живее. Холодный норд-ост напомнил, что грядет осень; стало заметно прохладнее. Экипаж и курсанты по утрам меняют легкие футболки и шорты на свитера и штаны. Во время утренних и вечерних парусных авралов, когда нужно долго находиться на ветру, ребята достают из сумок теплые вещи. Тем более удивительно, что как-то рано утром на бегущем такелаже фок-мачты была замечена лету чая мышь. Днем солнце выглянув не надолго, еще отрабатывает свое. Но и тучи, и вода стали свинцовыми, а налетающий время от времени ветер пронзителен и резок. Много островков в кипени прибоя. Скалы, будто клыки дракона, то тут то там, торчат из водоворотов, все в серой пене и брызгах. Берега пустынны и неприветливы. Чувствуется, довольно приличное течение. Ни малейших признаков жизни. Ночь, сплошная темень, нет ни луны, ни звезд, все в сплошной сетке дождя. Кажется, по ночам, будто мы идем по своей воле в морскую преисподнюю к Нептуну. Только мысль о том, что до Владика с каждым днем, с каждым часом остается все меньше морских миль, дополнительно греет всем душу.

Илья закончил статью; она шла отдельным файлом, помеченным 29 августа. Сформировал с десяток фотографий, где было несколько снимков, в том числе и с летучей мышью, которые он посылал с надеждой, что те, кто следит за его посылками, поймут их тайный смысл. На них впервые мелькнула и фигура кока, который вообще не светился. Было большой удачей ухватить его в кадр. Начпрод тоже фигурировал. Он, в отличие от Кривого, фотографировался с удовольствием. Его мерзкая физиономия и до этого не раз мелькала в фоторепортажах, но в университете отсеивали многое из того, что присылал Сечин, оставляя в основном общие планы, ну и работу курсантов на реях, за штурвалом или за учебниками во время занятий. Илья давно учуял эту тенденцию и уже не сопротивлялся, посылая то, что могло попасть в дневник похода, который вел международный отдел Владивостокского морского университета.

На траверзе с правого борта показалась череда будто обуг ленных, угрюмых, в белой оборочке прибоя, островов Пахтусова.

До дома оставалось менее семидесяти миль. Синицын вызвал к себе в каюту старпома. Тот тотчас же явился, наглаженный, при полном параде.

— Все документы по курсантам, личному составу готовы, — доложил он и положил папку и журналы на стол.

От него несло за версту хорошим французским одеколоном и коньяком. Капитан поморщился, но ничего не сказал.

Когда старпом вышел, из смежной комнаты высунулся нос Димки.

— Я узнал, товарищ капитан, я узнал! — Побледневший курсант со страхом смотрел на дверь, за которой только что скрылся старпом.

— Что ты узнал? Ну-ка, спрячься! — зашипел на него Синицын. Он затолкал Серого обратно, туда, откуда тот появился. — Ну, говори!

— Одеколон! Я точно помню, я его никогда не забуду, этот запах. У старпома, который только что заходил, тот же одеколон.

Около полуночи капитан позвонил в службу порта Владивосток и заказал «власть». Погранцы, таможенники и роспотребнадзор соизволили откликнуться ближе к утру. Пока ждали «власть», команда и курсанты сидели по кубрикам и каютам; лишь старпом со старшим механиком то и дело поднимались на мостик, что-то рассматривали на лоциях и картах и о чем-то при этом довольно громко спорили, потом долго стояли на баке, жестикулировали и продолжали кричать друг на друга. Когда движимый журналистской любознательностью Илья приближался к ним, те, как по команде, замирали и хмуро смотрели в его сторону: мол, чего приперся, проваливай!

Илья, предоставленный самому себе, долго гулял по волглой от утренней сырости палубе, с любопытством вглядываясь в неясные очертания сопок и далекие, будто дрожавшие на резком ветру огоньки, — это был уже пригород Владивостока. На палубу вышел хмурый капитан и сделал замечание свободолюбивому корреспонденту, напомнив, что все должны до особого распоряжения находиться на своих местах. Илья ретировался, впрочем, успев заметить, как неспешно подошел пограничный катер, вынырнувший из белесого, подранного в клочья хулиганистым ветром тумана. Как подавали трап, он уже не увидел. А ему так хотелось для истории запечатлеть «государевых людей», взошедших на парусник!

То, что Илья застал в своей каюте, заставило его сильно занервничать. Всё было перевернуто вверх дном. Кто-то злонамеренно представлял дело так, будто хозяин ужасно психовал, пытаясь что-то скрыть накануне проверочных мероприятий таможенников и пограничников, и в спешке оставил кучу улик для проверяющих.

Вот сверток, который неизвестно откуда появился в бельевом ящике, нарочно просунутый между задней стенкой шкафа и перегородкой так умело, что если особо и не приглядываться, то ни за что не догадаешься, что за «подарок» тебя ждет. Это если не приглядываться. А кто-то специально засветил белый бумажный уголочек и приоткрыл ящик. В свертке оказался порошок белого цвета. Но это была липа, которая на ощупь больше походила на пищевую соду. А может, и не сода. Но это должно обязательно заинтересовать погранцов или таможенников. Вроде как прятавший был не особо аккуратен или уж совсем дебил. Репродукция на стене висела криво. Когда Илья попытался повесить ее прямо, он обнаружил полиэтиленовый конверт, скотчем приклеенный к обратной стороне репродукции. В конверте была толстенькая пачка долларов и пять листочков, исписанных текстом на незнакомом языке. Единственное, что там читалось более-менее понятно, это по какому-то явному разумению его имя на «аглицком». Гость или гости хаотично разбросали вещи, включили ноутбук, но не смогли взломать пароль, а может быть, и взломали.