Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека - Александр Рыбин

— Главное — сигнал был получен. Хотя, как оказалось, ты там напортачил с этим курсантом. Не сносить бы нам головы, если бы не чудеса, которые иногда с нами случается…

— Ладно-ладно, полковник, — осадил его то ли шуточно, то ли нет отец Ильи. — Если я поручился — значит, всё должно было пройти точно по расписанию.

Сдобин рассмеялся:

— Буду посылать ходатайство о твоем награждении, парень. А может, к нам в органы?

Илья отрицательно помотал головой:

— Мне батю все равно не переплюнуть.

Полковник оценивающе оглядывал их обоих.

— Ну, ты все же подумай.

Он чуть помолчал.

— Что это у тебя, серьезно на корабле… как ее… Фуфаева Мария Николаевна?

— Степановна, — хмуро поправил его Сечин.

— Вот. Верно, Степановна. Хорошая девчонка, как бы чего не вышло. А то мы переживать уже начали.

— Хорошее прикрытие, товарищ полковник. Влюбленный кор респондент лучше просто корреспондента.

— Ну-ну! Я наслышан о твоих подвигах с особями женского полу.

— Это не тот случай…

— Ладно, ты не зазнавайся. Было, конечно, у тебя несколько проколов, но это потом, на разборе полетов. Сейчас отдыхай. Тут недалеко база для твоей реабилитации, до окончания дела посидишь там. Там все условия, как в раю. Груз-то еще в трюме, вот-вот должны за ним приехать. Ну а дальше… не твое дело. Батю отпускаю на два дня с тобой, для полной релаксации. Ладно, пока, машина уже ждет. Отдыхайте, общайтесь.

На Светланской в здании почтамта было пустынно. Илья достал из рюкзачка три небольшие, аккуратно завернутые в поли этилен коробочки, подержал их в задумчивости в руках, потом решительно направился к стойке. Но что-то его опять остановило. Нет, решил он для себя окончательно: все эти сувенирчики, которые он хотел отправить почтой Татьяне Владимировне в редакцию «Вечернего города», любимому учителю профессору Смирнову и бабушке, он должен передать им лично. Особенно бабушке. В антикварной лавке он обнаружил уникальную вещичку — старинную брошь. Старик-антиквар сказал, что брошь бесценная, с вензелем, так называемая брошь-маркиза, и не какой-то там винтаж, а настоящая работа конца девятнадцатого века. И, хоть безделица стоила кучу денег, Илья решил сделать бабушке подарок. Цепляло, конечно, предложение полковника Сдобина остаться во Владике и работать под прикрытием, но, с другой стороны, тянуло домой. Тем более и дома интересной работы хватало. Надо лететь домой, на Дон, а потом уж принимать решение: или начинать новую жизнь, с чистого листа, здесь, во Владике, или окончательно и бесповоротно — в Ростов. Одно он знал точно: домой возвращался совсем другим человеком.

Он неспешно вышел из здания почтамта. Огляделся. Куда-то спешили люди под зонтами, укрываясь от дождя. Ветер с сопок гнал по небу рваные жиденькие облачка, которые нет-нет и закрывали плавающий в белесом бульоне желток солнца. Хотел было расположиться в сквере на скамеечке, но она была еще волглой от поморосившего с утра сентябрьского дождика.

До этого весь день прошел в суматохе: надо было подписать кучу документов в бухгалтерии морского университета и утрясти кое-какие формальности в УСБ по Приморскому краю. Потом — встреча с деканом. Декан, кряжистый мужик, с носом картошкой, с виду простоватый, конечно, подозревал, что «казачок-то засланный», но виду не подавал, молчал, как партизан, лишь тряс в восхищении руку Илье.

— Может, и вправду давай оставайся. Будешь работать в нашем пресс-центре. И зарплату хорошую дадим, и для начала комнату в общежитии. А там, глядишь, и женишься… — улыбался он.

Хитрован, отметил про себя Илья. А вообще хороший мужик, морской волк.

Становилось прохладно; с бухты так задувало соленым ветром с мелким дисперсным дождичком в придачу, что Илье захотелось опять очутиться в ставшей ему родной за четыре месяца каюте под номером «204». Илья набрал телефон Маши, но на том конце поселилась другая барышня: «Абонент недоступен». Илье казалось, что компьютерная дама, оповещающая его последние полчаса по сотовому, общается с ним голосом всё более раздраженным и даже несколько хамоватым.

Наконец в начале аллеи появилась Маша. Она была в легкой белой курточке и синих джинсах — спортивная, стремительная, голубоглазая. Толком не объяснив причину своего опоздания, она потащила Илью на остановку. Оказывается, гуляние по городу, ужин в ресторанчике — всё отменяется, и они едут к ней в гости. Она непременно должна его познакомить с родителями, именно сегодня, именно сейчас.

— Только на общественном транспорте! — решительно пресекла она попытки Ильи вызвать такси. — И не спорь!

Она загадочно улыбалась.

— Я не знаю, о чем ты думаешь, когда вот так молчишь и улыбаешься.

— Потом, все потом.

В автобусе шептала ему в самое ухо:

— Ты произвел на мою маму своими репортажами с корабля неизгладимое впечатление, и она хочет с тобой обязательно познакомиться. Дело в том, что мама в молодости проработала несколько месяцев в районной газете и у нее к журналистам особое отношение…

Народу в старый автобус набилось под завязку. В толпе пассажиров они стояли, плотно прижавшись, друг к другу, так близко, как не были до этого никогда. От этого у Ильи побежали по телу мурашки, и появилось непреодолимое желание стиснуть ее сейчас же в своих объятиях и замереть от счастья. Маша, вдруг почувствовав эту автобусную близость с ним, попробовала руками оттолкнуть его от себя, но делала она это слабо и нерешительно. Вырваться у нее не получилось; потрепыхавшись, пойманной птичкой еще чуть-чуть, она доверчиво положила голову к нему на плечо и затихла.

Илье было даже интересно, как живет его морская Офелия, каков ее повседневный быт. Но то, что он увидел, повергло его в шок. Если бы он только знал, из какого сора, по Ахматовой, растут такие вот цветы, он бы, может быть, под благовидным предлогом и не поехал. Но теперь отступать было некуда.

«Двушка», в которой проживала Маша, была убогой, запущен ной и ужасно грязной. Было видно, что здесь поселилась не только бедность, но и пьянство. Мать Маши, еще неста рая женщина, при встрече полезла целовать Илью. Из спальни вышел мужичок с испитым лицом, в потрепанных джинсиках; брюшко, выглядывающее из-под порванной тельняшки, он постоянно почесывал.

— Степан Петрович, — представился он. Зачем-то, подумав, уточнил: — Папа. — И осклабился, показав несколько гнилых зубов. — Наслышан, наслышан… Читал, читал…

Единственное, что не вызывало отторжения в его облике, так это глаза. Они у него были голубые, синие — в общем, Машины глаза.

Мать бесцеремонно оттолкнула папашу и протянула гостю чистое вафельное полотенце.

— Заждались уже, — сказала она как-то по-домашнему ворчливо, будто Илья тысячу раз был здесь в гостях. — Идите, мойте руки, и прошу к столу: стынет же.