Издранное, или Книга для тех, кто не любит читать - Алексей Слаповский

Она увидела мальчика Петю. Мальчик Петя славился математическими способностями. Он умел находить нетрадиционные решения задач. Он видел в обычном то, чего другие не замечали. Вот и сейчас, применив этот свой вундеркиндский навык, он обратил внимание не на статью, а на текст под ней, напечатанный очень мелкими буквами и в отдельной рамочке, так что казался с первого взгляда не имеющим отношения к статье.

Шустрая корреспондентка ВВС, обладающая острым нюхом на сенсацию и на правду, какого бы рода эта правда ни была, выхватила газету и прочла на всю площадь:

— На правах рекламы, товар сертифицирован! Адреса магазинов, продающих искусственные елки! Таким образом, — сразу же начала она комментировать, глядя в камеру оператора, — мы имеем дело с рекламой искусственных елок, а господин Емельянов, очевидно, креативный руководитель такого способа рекламы, при котором дискредитируется репутация другого товара. В современной России это очень распространенный метод, — тараторила она, и из бойких ее глаз энергично струилось фальшивое сочувствие к современной России.

А Емельянову было нехорошо.

— Неправда! — тихо сказал он пересохшими вдруг губами. — Неправда! — выкрикнул он, собравшись с силами. — Я из принципа! Я этой рекламы не заметил! Честное слово! Я клянусь! Я бы не смог! Я потомственный интеллигент, я…

— Заткнись, пока не схлопотал! — сказал Емельянову его же охранник. И спрыгнул. От этого движения прилавок пошатнулся, и Емельянов упал.

Надо отдать должное людям: его не били. Обругали, конечно, кто-то чем-то кинул, кто-то даже плюнул в его сторону.

И разошлись.

И всё.

И почти сразу же елочные базары города бойко заторговали, москвичи, наверстывая упущенное, брали лесных красавиц по любой цене, тащили домой и спешно наряжали, потому что до Нового года осталось несколько часов.

Емельянов тоже приплелся домой и…

Нет, он не повесился и не отравился.

И не начал пить водку.

Ему было так плохо, что он чувствовал себя умершим — и мучающимся после смерти.

Не от стыда — ему нечего стыдиться.

От сознания непоправимости.

Не в нем ведь даже дело. Дело в том, что все теперь подумают, будто потомственный интеллигент способен на подлог. А раз так, сделают вывод люди, следовательно — конец времен. Значит, теперь и нам можно подличать, никого не боясь и не стесняясь.

Так он сидел в ступоре — и вдруг раздался звонок в дверь.

Наверно, кто-то разочаровавшийся пришел убить меня, с надеждой подумал Емельянов и пошел открывать дверь.

За дверью стоял торговец, щетина которого отросла до дикости, и вид поэтому у него был довольно зловещий. Что ж, иногда работа не позволяет думать о красоте.

— Дом твой знаю, а где твой квартир, соседи сказал, — объяснил торговец свое появление.

— Ладно, не тяни, — устало обронил Емельянов. — Чем ты меня хочешь? Ножом, топором? Или просто кирпичом? Я тебе столько убытка причинил…

— Зачем кирпичом? — не понял торговец. — Елкам! Все равно уже сейчас Новый год, никто елка не берет. У меня осталось, не жалко. Бери!

И торговец выволок из подъездного сумрака пушистую елочку. Аккуратную, как раз поставить в угол между телевизором и книжным шкафом.

Емельянов растерялся.

— Ты… Мне… Но я же… Все считают, что я обманул… Что я…

— Дураки считают, — сказал торговец. — А я умный. Я тебя видел, когда никакой газет не был еще. И потом видел: ты не врал. Так не врут, дорогой. Просто — не повезло тебе. Это обязательно: если кому-то повезет, другому не повезет. Бери елка, ставь, радуйся, шампанский пей.

— Спасибо… — вымолвил Емельянов.

— Не за что! С Новым годом!

Торговец уже входил в лифт, когда Емельянов опомнился и крикнул:

— Но я не должен брать елку! Я ведь из принципа, а не…

— А, брось, — махнул рукой торговец. — Какой пиринцип? Обида твой человеческий был, что деньги мало, а елка хочется. Думаешь, не понимаю? Понимаю.

И, печально хмыкнув, добавил:

— Какой все-таки собачий штука — жизнь. Но в собачий жизнь человек тоже можно быть. Будь здоров, дорогой, спасибо тебе.

Емельянов не понял, за что его благодарят, но переспросить не успел: двери лифта закрылись.

Лыжи, господа любители здорового образа жизни, обыкновенные прогулочные лыжи, есть замечательная вещь. Они демократичны, в отличие от горных. Они неспешны и задумчивы. Они тихи и созерцательны. Они интеллигентны. Они, к тому же, выражают оригинальность и одновременно консерватизм: невзирая на перемены моды, не обращая внимания на тех, кто увлекся дайвингом, керлингом, боулингом и т. п., определенное количество свободомыслящих людей берет их и идет или едет к ближайшему парку, где и бродит среди деревьев, преисполняясь чувством уважения к себе и окружающей природе.

Иван Емельянович Емельянов, являясь потомственным интеллигентом, не может не любить лыжи. И он их любит. И ходит на них регулярно, благо парк неподалеку. (Там я, кстати, его и встретил, там мы и познакомились).

И вот как-то в субботу, под вечер, он возвращался, утомленный и спокойный. Он легко скользил по лыжне среди сугробов: снега в ту зиму было — изобилие.

Вдоль лыжни вилась узкая пешеходная тропка. По ней навстречу Емельянову двигалась вперевалку большая женщина в желтом лыжном костюме, а на самой лыжне трудился, неумело упираясь палками, маленький мальчик лет восьми. Он был сосредоточен и деловит.

Емельянов хорошо относился к детям, особенно после того, как был разлучен с собственными вследствие развода с женой. Воспитал он их, конечно, не идеально, иначе они относились бы к нему с бо́льшим уважением. Увы — понимаешь, как нужно растить детей, лишь тогда, когда они уже выросли. Тем не менее (или благодаря этому) в общении с другими детьми, когда они ему встречались, Емельянов всегда помнил о воспитательном моменте.

Он готов был уступить дорогу кропотливому мальчику. На лыжне ведь все равны и уступает тот, кто более вежлив. Часто уступают оба. Или так: одна нога остается на лыжне, другая бороздит снег. Обоим приятно, потому что быть вежливыми доставляет людям удовольствие.

Но мальчик шел как-то слишком уж уверенно, слишком полноправно, ничуть не сомневаясь, что ему уступят. Это Емельянова задело. Он решил не сворачивать. Дошел до мальчика. Мальчик остановился и поднял на него хмурое и недоуменное лицо. Видимо, для него было неожиданностью, что кто-то может встать на его пути.

Емельянов спросил его мягко, деликатно и с доброй долей иронии:

— Молодой человек, вас разве не учили уступать дорогу старшим?

Молодой человек этим вопросом был поставлен в тупик. Он оглянулся на мамашу. (Эта женщина была из разряда тех, которых почему-то хочется назвать именно так: не мать, не мама, а — мамаша. Может, дебелость фигуры дает подсказку или мощные контуры лица, которые уже лет с двадцати пяти оформляются в окончательно закаменелые очертания; они сохранятся и в пятьдесят лет, и в семьдесят.)