Темный янтарь-2 - Юрий Павлович Валин

засаде. Танк Т-70 гвардии лейтенанта И.М. Астапушенко (декабрь 1942г)

— Подтянись! Шире шаг! – старший лейтенант Васюк привстал на стременах, пытаясь разглядеть в стылой темноте хвост ротной колонны. Устали люди, четвертая ночь марша, к утру порядком выдыхаются.

Давно началось календарное 7-е октября, шестой час утра, скоро отдых. Можно будет спешиться, и того… заднице и ляжкам дать покой. Нет, кобылка Абрикоска неплоха, без причин не балует, подучился верховой езде товарищ старший лейтенант, но кавалеристом явно не стать, тут даже не надейся. Нет таких природных склонностей. Серега безмолвно закряхтел, двинул коленями и поводьями, коняга почавкала копытами вдоль колонны. Связной Олаев двинулся следом. Темная змея роты слегка подтянула ряды, хлюпала по разбитой дороге, без разговоров, измотанная и мрачная. Оно и понятно – ночь и марш – бесконечны, ноги – мокры, в желудках печальный марш, поскольку от ужина там уже ничего не осталось. Да и путь – к фронту, на передовую, всегда не особо весел.

— Товарищ старший лейтенант, долго ещё? Ну, если то не военная тайна? – вполголоса спросил кто-то из стрелков.

Серега придержал лошадь, поднапряг память: пятая рота, кто тут такой…

— Гнесцов, ты, что ли?

— Я, товарищ старший лейтенант. Помните, значит, еще?

— Да тебя фиг забудешь, – заверил Серега.

Бойцы устало хохотнули, а старший лейтенант сообщил:

— Маршрут полка – есть строжайшая военная тайна. Немецкая разведка спит и видит, как ее вызнать, шанса мы ей не дадим. Но опытный боец, он ведь как размышляет: ночной марш, он почему называется «ночным»? Потому что утром предопределенно заканчивается. Причем заканчивается в специально предусмотренном командованием месте. Вполне вероятно, относительно уютном, укрытом от фашистских воздушных наблюдателей и бомбовозцев, с возможностью обсыхания и принятия пищи. Я понятно намекаю, а, Гнесцов?

— Понятно, хотя и секретно, – заверил боец, неотличимый от других серо-шинельных, нагруженных оружием и снаряжением фигур.

— Быстрее дойдем – быстрее отдых, – уже серьезно сказал Серега. – Опытные же бойцы, сами знаете.

Стрелки согласно заворчали, не очень радостно, но с осознанием.

Осознание – вот что главное для солдата. Собственно, для командирской лошади и жопы это тоже главное. А для не совсем понятной «командно-запасной» должности товарища Васюка так и вообще первоочередное.

Так и не вернулся Серега в ротные, и уж точно не дали под команду батальон. Который месяц при штабе, уж лето давно кончилось, а всё «ты, Васюк, командирский резерв, отдыхай пока». Ну, насчет «отдыхай», конечно, откровенная ирония, дел хватало. Вот и сейчас – не в штабной спокойной колонне, а «давай, проверь, подтяни-подгони, спят на ходу». Уже четыре формальных должности скорострельно сменил: от помощника начальника штаба до конной разведки, которой на тот момент и в принципе не существовало.

Активно переформировывалась, восстанавливалась потрепанная дивизия весь остаток лета и начало осени. Стояли у Голицыно, в старом военном лагере, приводили в порядок и себя, и запущенное лагерное «расположение». Приходили новые кадры, оружие, командный состав, возвращались бойцы и командиры из госпиталей. Вникал товарищ Васюк, бросаемый на проседающие бумажно-строевые участки, в суть дела, ездил получать материальную часть. В армии ведь частенько как получается: нужно вещевое получить – кого послать? – Иванова? – не, рохля он, – Сидорова? этот хваток, но там на станции рынок, самогоночка, не устоит перед искусом. А пошлем Васюка, он и имущество примет, и к спиртному равнодушен, и в магазине по выданному списку отоварится. Не особо справедливо, но жизнь, она такая.

Снова капало с неба на промокшую плащ-палатку, смотрел старший лейтенант с Абрикоской, как возвращают колесо на двуколку пулеметной роты, помогал советом – не особо ценным, но вдохновляющим и согревающе-юморным. На своем месте был товарищ Васюк, жаловаться и не думал. Пусть не совсем четко заявлено это самое место в штатном составе, но уж точно не бездельник. Тем более, имелись в такой неопределенной ситуации и приятные нюансы. Народ ценил, командование не забывало. В августе, в числе прочих отличившихся при прорыве из окружения, получил орден «Красной звезды» и звание «старшего». В сентябре…

…— Серый, с тебя причитается!

— Да когда я забывал?! Причитается, значит причитается. А что хорошего у меня случилось?

— В Москву едешь! За пополнением. Привезешь оттуда прикомандированных курсантов Московского военно-политического, ну и домой заглянешь. Ты же у нас натуральный москвич, известный столичный житель. Иди к начштаба на инструктаж.

Ехал Серега на пригородном поезде, имел официальным приказом сопровождение шести будущих политруков, а еще изрядный список всяких бытовых заказов. Столица, это не шутки, это же кладезь дефицитных и жизненно необходимых бытовых мелочей. Прям «и.о. зав. военторга», а не товарищ Васюк. Ладно, разберемся.

Кое-что удалось достать-купить у вокзала сразу по прибытии, потом шагал старший лейтенант-орденоносец в сторону родной Якиманки, сиял новым рубиновым орденом и уже порядком затертой, но дорогой медалью, нашивкой за тяжелое ранение, нес потяжелевший вещмешок и очевидные сомнения.

Война, она не только верховой езде, умению мгновенно окапываться и инвентаризировать номера автоматов и винтовок учит. Еще и тому, что отсутствие новостей – не самая плохая новость. Придешь тут, а как скажут про тетю Иру, про маму… Писем-то так и не было, хотя, конечно, и сам не особо писал. Хотелось по-детски верить, что дома как до войны всё осталось. Это если не спрашивать, не узнавать… гм, суеверия, они и комсомольцам не чужды, есть такой грех.

Москва была ничего себе – думал, здесь хуже. Приметы войны везде, но узнать столицу вполне можно. И народу хватает, а то «опустевший, суровый лик столицы». Нормально тут всё.

Наконец свернул во двор. Не разбомбило, сирень у забора порядком разрослась. Серега осознал, что машинально лезет в карман галифе – за ключом, что с детства там на шнурке болтался. Нервно улыбнулся – ключ еще в Лиепае сгинул, даже не вспомнить, как и когда, а рука помнит. За окном второго этажа истошным котом взвыл аккордеон – жив Борис Борисыч, чинит инструменты, значит, продолжается сложная музыкальная жизнь столицы, что ей война. Хороший знак.

В подъезде горела лампочка. Тоже порядок, а то вечно или разобьют, или выкрутят. Ну, лампочки, они, помнится, взрывались красиво, если шибануть из рогатки... Тьфу, и что за неуместные мысли, курад их знает…

Звонок… два коротких, один длинный…

Серега, упираясь лбом в знакомую до последней трещинки дверь, прислушался. Показалось, что слышит, как открывается в коридор дверь… сейчас мама отопрет…

— Кто? И с какой целью? – спросили изнутри.

Серега с трудом выдохнул.