Вещи и ущи - Алла Горбунова

Анатолий Сергеевич Шагдаров родился в Бурятии, в одном из посёлков городского типа на берегу озера Байкал, где располагался асфальтовый завод, две водонапорные башни и насосная станция. Дед его по матери был шаманом, отец — русским алкоголиком, а мать умерла, когда Шагдарову было пять лет, от клещевого энцефалита. Отец свою жену не помнил и вскоре привёл в дом русскую мачеху, а когда его спрашивали про мать маленького Шагдарова, он отвечал только: «Она была чёрная». Подростком, в войну, Шагдаров пас коз и думал о мироздании, почему оно такое, какое оно есть, и зачем вообще оно есть, после учился в сельскохозяйственном техникуме и работал главным зоотехником одного колхоза в Иркутской области. Там была у него жена, чёрная, как его мать, и она пела народные песни, а потом заболела и зачахла, не оставив ему детей. После её смерти тридцатилетний Шагдаров собрался стать философом и всё решить про мироздание, оставил колхоз и его животных и отправился поступать на философский факультет в Москву. Разобрался зоотехник Шагдаров в премудростях философии, окончил аспирантуру и остался преподавать в университете марксизм-ленинизм. Потом защитил докторскую и стал заведовать кафедрой, женился на светловолосой москвичке, и она родила ему сына. Студенты любили Шагдарова, потому что он был мудрым и добрым человеком, знал больше других преподавателей, но был прост и приветлив со всеми. Три года провёл он на Кубе, где был советником ректора университета, видел там Фиделя Кастро и жал ему руку, вернулся — и началась перестройка. В девяностые годы кафедру Шагдарова переименовали в кафедру современной зарубежной философии, и пожилой уже Шагдаров стал осваивать постструктуралистов. С присущим ему пылом рассказывал он теперь студентам про Деррида и Делёза. Теперь молодые преподаватели курили прямо в помещении кафедры, а сигареты тушили о подошвы ботинок. Однажды, когда Шагдаров рассказывал первокурсникам о Людвиге Витгенштейне, две хорошенькие студентки стали заниматься любовью, и тут у Шагдарова случился инфаркт. Увезли его в больницу, и Шагдаров там скончался. На похоронах его были жена, сын, невестка, маленький внук, много друзей, коллег и студентов, о нём говорили тёплые слова, пили водку, и одна из студенток — невольных виновниц — плакала в сторонке, а другая не пришла. Внук Шагдарова испугался, увидев деда в гробу, и тоже заплакал, и не знал того, что дед не успел ему рассказать: о двух умерших чёрных женщинах — матери и первой жене, о Марксе, Ленине и Фиделе Кастро, Деррида и Делёзе, и о том, зачем понадобилась философия зоотехнику из далёкого колхоза в тех краях, где уже никто не помнит Шагдарова, как и в родном его посёлке на берегу Байкала. Впрочем, местные бабки ещё рассказывают истории про его деда и говорят, что он был сильным шаманом.

N не имел как таковой личности не по причине общественного строя, а из-за личных характеристик. Души как таковой он также не имел: не по причине Божьей несправедливости, а из-за собственных душевных качеств. Разума как такового он также не имел: не по причине недостаточного образования, а из-за собственных свойств ума. Тела как такового у него не было тоже: не по причине природной обделённости, а из-за собственных физических особенностей. Что за человек был этот N! Страшно себе представить. Утешало одно: никто в этом не виноват. Что же он имел-то? Как такового — ничего. Как такового — N и вовсе не было. Он говорил себе: по крайней мере я несу за это ответственность сам, не общество, не Бог, не природа, а я сам и дело только во мне. Быть может, N заблуждался, и общество, Бог и природа лишили его всего и низвели в ранг небытия, но N упорно считал, что дело только в нём, и, хотя, повторимся, как такового N и вовсе не было, — в этом плане N всё-таки немножечко был.

Когда люди только начинали осваивать далёкий космос, капитан Билл Рэй отправился собирать пробы с планеты С4 в галактике Агона. На Земле в то время был Новый год, и капитан Рэй думал о своей семье и грустил. На пути он постоянно встречал инопланетян в каретах (это только жители земли ещё перемещались на громоздких звездолётах — в остальном же космосе были в моде более лёгкие виды транспорта), и они говорили ему: «Вы, должно быть, на Ёлку?» — «На какую Ёлку?» — спрашивал капитан Рэй. «Как, вы никогда не были у Ёлки? — удивлялись инопланетяне. — Вы, жители земли с далёкой периферии космоса, никогда не были на самом большом космическом празднике — Новом годе?» — «Так Новый год же у всех наступает в разное время», — удивился капитан Рэй. «Из любого времени в Новый год есть выход к Ёлке, — отвечали инопланетяне, — и когда по нашему времени Новый год наступает, мы летим к Ёлке, лети и ты, ведь кто ни разу не был у Ёлки — ничего не понимает, ну, в самом главном, если ты понимаешь, о чём мы говорим. Это как принять ЛСД». — «А куда лететь-то?» — спросил капитан Рэй. «Как куда?

К центру мира» — удивились инопланетяне. «А где он находится?» — не понял капитан Рэй. «Да какая разница, — сказали ему, — ты лети, а он сам найдётся».

Капитан Рэй полетел и через сколько-то парсеков увидел огромную Ёлку, пронизывавшую космос. Ветви её располагались ярусами и были богато украшены, а вокруг Ёлки проходили народные гуляния: существа из самых разных миров — и гуманоиды, и рептилии, и железные големы, и разумные устрицы праздновали Новый год, открывали шампанское, пускали фейерверки. Целую вечность летал капитан Рэй вокруг Ёлки и рассматривал её убранство: были там растопыренная морская звезда, раковина, осьминог, огромная ягода малины, колокольчик, птицы всех существующих видов, сделанные из папье-маше, золотой крендель, башенные часы с кукушкой, орехи и шишки, золотое сердце и все органы человека, сделанные из драгоценных камней, паровоз, самолёт, автобус, поезд метро, театральный бинокль его деда, стеклянный фонарь, изумрудный огурец, гитара из красного дерева, щелкунчик, который был у него, когда он был маленьким, и все персонажи знакомых с детства сказок, чайник, башмак, сахарный белый медведь, конфета с бантиком, игрушечный снег, разнообразные геометрические формы: куб, конус, и причудливо изогнутые сложные фигуры, как на картинах авангардных художников, и, конечно, шары: и золотой шар Ватикана, и шары планет, и глазные яблоки. И выше, над образами вещей, ярусами висели на ниточках Ангелы, Архангелы и Начала, Власти, Силы и Господства, Престолы, Херувимы и Серафимы. Висели распятый Христос, улыбающийся Будда, воинственный пророк Мухаммед. Когда же поднялся капитан Рэй выше всего сущего, на вершине Ёлки увидел он нацепленного на неё Бога как старика с бородой и в царственно сияющей короне, — величественного, но игрушечного.

Вокруг веселились, как дети, все космические народы, и пьяная разумная устрица из соседней кареты пыталась ухаживать за женщиной-змеёй, из других карет звучал рок-н-ролл и существа танцевали, и капитану Рэю было весело и грустно одновременно: весело — от того, что он как будто избавился от какого-то тяжёлого груза, и стало ему совсем легко и свободно, и он почувствовал себя единым в общей заброшенности со всеми своими случайными товарищами из несметных уголков мироздания, а грустно — потому что он вспомнил о своей семье и о доме, и почувствовал себя таким одиноким рядом с этой Ёлкой, как не чувствовал никогда, как будто оказался он в огромной детской, и родители ушли, и капитан Рэй заплакал. Тут к нему подлетел лающий пузырь с планеты Гамма 3895 и пролаял: «Ну что, потрясает, да? Когда в первый раз видишь — со всеми так. Я уже двести девяносто лет каждый год сюда летаю. По-моему, вставляет почище всего остального».