Кошка в светлой комнате - Александр Бушков

1880-й – президент Гарфильд застрелен Гито четыре месяцаспустя после инаугурации.

1900-й – президент Мак-Кинли убит Чолгошем спустя семьмесяцев после избрания на второй срок.

1920-й – президент Гардинг умирает при странныхобстоятельствах после двух с половиной лет пребывания на посту.

1940-й – президент Рузвельт умирает через три месяца послеизбрания на четвертый срок.

Итак? Джон, как известно присутствующим, вступил на пост втысяча девятьсот шестидесятом, в год, делящийся на двадцать…

– Бред собачий, – сказала Джейн.

– Но, парни, – прищурился Хэйвуд, – если наш Джоноказался великолепным стратегом, почему бы не найтись и второму? Хотите пари?Кортеж еще в пути.

– Идет, – сказал я. – Пятьдесят монет противвчерашней «Ньюс».

– Принимаю.

– Ставлю столько же против позавчерашней «Ньюс», –сказал Хэйвуд. – Мы тебя разорим на две газеты, Джон. Живо включайтелевизор. Кстати, помните историю с «Титаником»? Еще в девятнадцатом векекакой-то безвестный фантаст предсказал его гибель – за двадцать лет докатастрофы…

– Но Джон не успел написать роман, – сказал я. – Ая не успел выпустить статью со своей статистикой. Так что в любом случаерепутацию пророков нам не заработать.

Я включил телевизор. Впереди ехал белый «форд» начальникадалласской полиции Кэрри, следом в окружении мотоциклистов скользил длинныйчерный «линкольн», на подножках стояли телохранители, и еще несколько машинехали следом, блестели белые шлемы эскорта, где-то стрекотал камерой Запрудер –кортеж тридцать пятого президента Соединенных Штатов Америки, самого молодогопрезидента за всю историю страны…

Последняя минута, про которую мы еще не знаем, что она –последняя. Комната на шестом этаже дома в центре Далласа, штат Техас. Я стою возлетелевизора – не успел отойти. Джейн сидит, закинув ногу на ногу – красивыеноги, загорелые, и на них умильно косится Сирил Хэйвуд. Джон по-прежнему сидитна подоконнике. Тысяча девятьсот шестьдесят третий год. Двадцать второе ноября,тринадцать часов двадцать девять минут…

Потом мы услышали крик телекомментатора, и крик Джекки, имашины кортежа сбились в кучу, словно перепуганные овцы, и Клинт Хилл молотилкулаками по багажнику, и «линкольн» на бешеной скорости помчался в госпитальСвятого Варфоломея, в коридоре бегали и что-то кричали. Двигаясь, как заводнаякукла, я поднялся, достал из бумажника пятьдесят долларов и протянул их Джону.Хэйвуд сделал то же самое. Джон машинально принял банкноты, зачем-то стал ихсчитать, а Джейн вдруг бросилась к нам и, плача, что есть силы хлестнула полицу сначала меня, потом Сирила…

…Я сидел на холодной железной скамейке внутри броневика.Казалось, никто не заметил моего исчезновения в галлюцинацию номер два –значит, я никуда не исчезал, это было очередное наваждение, сон в солнечныйдень, сначала какой-то дикий город, потом Даллас восьмидесятилетней давности…

Я чертыхнулся про себя и стал исподтишка разглядыватьпопутчиков.

Это были крепкие широкоплечие мужики в зелено-пятнистыхкомбинезонах, усталые, пропотевшие и хмурые. У них был вид косарей,возвратившихся со страды, где трудились до ломотной бесчувственности тела. Двоекурили, затягиваясь полной грудью, один прихлебывал что-то из фляги, одинбаюкал забинтованную до локтя правую руку, тихонечко постанывая. Остальныепросто сидели. На меня никто не смотрел. В корме были свалены автоматы икакие-то странные широкогорлые ружья. На поясах у потных и хмурых виселитяжелые кинжалы, а шею каждого защищал широкий кольчужный ошейник.

– И вообще, это все зря, – сказал, ни на кого не глядя,мой сосед. Все повернулись к нему. – Нужно делать облаву, а так мы сто летпроканителимся.

– Ты раньше проживи сто лет.

– Все к черту. Команда к черту, мы сами к черту, и всеостальное. Вот только кого они жрать станут, когда жрать станет некого, я уж незнаю.

– Друг друга станут. Я слышал, в отделе…

– Пошел и он к черту, этот отдел.

– Но согласись, они что-то делают.

– Они теоретизируют. Анализируют, классифицируют,систематизируют. Проводят параллели и подыскивают аналогии, подшивают бумаги изаполняют анкеты. Ламст прав – напряжением ума решить эту проблему невозможно,ее можно решить только напряжением сил. – Он выплюнул окурок и яростнозатоптал его шипастой подошвой. – Только автоматы. И я понимаю тех, кто ратуетза писаные законы и мобилизацию. Только так…

Они заговорили все разом, спор захватил всех. Кроме меня,разумеется. Одни превозносили до небес какого-то Ламста, оправдывали ибезоговорочно поддерживали все, что он уже сделал, и все, что еще сделает, клялитех, кто связывает ему руки. Другие тоже хвалили Ламста, но гораздо сдержаннее,считали, что ломать сложившиеся отношения глупо и неразумно – сломать легко, нобудет ли польза? Понемногу я начал понимать, что обе стороны, в сущности, стоятна одних и тех же позициях, но по-разному смотрят на будущее. Одни желаютнемедленно перестроить жизнь на основе жесткой дисциплины, всеобщей воинскойповинности, а их противники доказывают, что это – утопия, невыполнимая мечта.При этом те и другие последними словами крыли трусливых обжор и зазнавшихсяконформистов, которых неплохо было бы оставить один на один с вурдалаками ипосмотреть, как они станут выкручиваться, гады этакие. Просто ради экспериментабросить все и полюбоваться, как они наделают в штаны. В конце концов споркак-то незаметно перелился в дружное охаивание этих самых приспособленцев итрусов – их материли изобретательно и витиевато, с большой экспрессией.

Они отвели душу, и разговоры пошли о бытовых пустяках: что уБориса дочка все же связалась с этим обормотом, хотя совершенно ясно, что он еебросит, обрюхатит и бросит, но поди докажи этим соплячкам, если они, разпереспав с парнем, мнят себя умудренными жизнью женщинами, сколько их не секи,да и не всякую-то выпорешь, а если разобраться, мужики, не в порке, собственно,панацея. Что у Штенгера опять новая, симпатичная такая, и с ней, ясно, будеткак с прежними, со всеми он поступал одинаково, горбатого могила исправит,черного кобеля не отмоешь добела, и не лучше ли набить ему как следует мордусвоими силами, не полагаясь на карающую руку судьбы? Что Батера окончательноуел ревматизм, а ведь какой стрелок был, один из тех, что начинали на голомместе, когда ничего толком не знали, выезжали на одном энтузиазме и оттогонесли громадные потери… Что еще один смельчак, а может, просто болван, таскалсяк Ревущим Холмам, но ничего вразумительного рассказать не может – сталчокнутым, как и его предшественники…

Так они судачили, болтали, а я мотал на ус, и никто необращал на меня внимания, хотя о моем присутствии помнили – сосед мимоходомпопросил огоньку, другой в середине тирады о сытых бездельниках зацепил менянамекающим взглядом…

Главное я уловил – они, эти обстрелянные хваткие мужики,были неким отрядом, активно действовавшим против вурдалаков. Кто возложил наних эти обязанности, я пока не понял. Сидел себе смирнехонько, покуривал,посмеивался вместе с другими над непонятными мне остротами, но ни на секунду немог забыть о главном – что меня, словно щепку по таежной речке, несет в глубь ив глубь заколдованного места, а там, снаружи, очень на меня рассчитывают. Ибеспокоятся…