Жена на продажу, таверна на сдачу - Константин Фрес

не было. Никаких сливок, и ничего необычного вообще.

Только грязноватые полупустые банки стоят рядком…

— Ерунда какая, боже мой…

Я снова закрыла лицо руками.

— Тебе плохо, Адель?

Карл деликатно тронул меня за плечо.

Пока я тут металась со своими чувствами, он успел накормить всех гостей, отмыть за ними миски — право же, это было легко, потому что бравые работяги разве что не вылизали их, — и теперь подметал пол, довольный тем, что нам удалось столько заработать.

— Нет, — слабо прошептала я, отнимая ладони от лица. — Просто что-то устала…

— Ну, еще бы! — с энтузиазмом воскликнул Карл. Его бесхитростное лицо прямо-таки светилось от счастья. — Мы столько заработали, столько!..

— Сколько?

Голос папаши Якобса стер с лица мальчишки счастливую улыбку, и Карл затравленно оглянулся.

Вопреки всем его прогнозам, хозяин заведения не проспал полдня, пьяный.

Наоборот, он поднялся что-то слишком рано. И стоял теперь на лестнице, злобный, красноносый, с разъяренными глазами. От взгляда отца Карл сразу съежился, втянул голову в плечи, затих.

И я сразу позабыла и своих душевных метаниях и собрала свою раздваивающуюся личность воедино.

И эта личность надрывно кричала — беги-и-и! Но бежать было некуда.

— Паршивец! — задыхаясь от ярости, выдохнул папаша Якобс. Его всклокоченные седые бакенбарды стояли дыбом от ярости. — Ты что, думал, я не замечу, что ты потратил дров вдвое больше?! Поленницу хорошо видно из моего окна!

— Но сударь, — твердо вступилась я за мальчишку, — вот же дрова!

И я указала на кучу поленьев, что оставили лесорубы. Карл их аккуратно перенес в тепло, поближе к горячей печи, чтоб до вечера они просохли.

Папаша Якобс перевел злобный взгляд на меня и осклабился.

— Дурная девчонка! — проговорил он радостно. — Ты, верно, дурнее этого недоноска, раз не понимаешь, что это — плата за завтрак? И ее слишком мало, чтобы покрыть мои убытки! Здесь должно быть вдвое больше дров, понимаешь, идиотка?! Вы тут устроили адово пламя, пожгли кучу топлива, и сработали мне в убыток!

— Но это не так! — горячо выкрикнул Карл. Он расправил плечи, бросил метлу и запустил руку в карман. — Смотрите, батюшка! За завтрак, сверх дров, нам дали много денег!

Он выгреб все медяки, и протянул их отцу на раскрытой ладони.

— Смотрите! — повторил он радостно. — Это втрое больше того, чем мы потратили! Это окупит и дрова, и крупу, и…

Но его радостную речь прервала звонкая и безжалостная оплеуха.

Старик, словно змея, кинулся вперед. Он выхватил эти несчастные гроши из руки мальчишки и ударил его. Да так, что Карл вскрикнул и покатился по полу.

— За что бьёте!? — закричала я, кинувшись к рыдающему Карлу.

И тоже получила затрещину, да такую, что в ушах зазвенело.

— За что?! — прошептала я, обнаружив, что сижу в куче золы, а лицо мое пылает и ноет от боли.

— Как вы посмели! — проревел папаша Якобс, жадными руками перебирая медяки так, словно это алмазы чистейшей воды. — Вы!.. Вы обворовали меня!.. Вы забрались ко мне в комнату и украли мои деньги! И у вас наглости хватает говорить, что вы заработали их!..

— Но мы их заработали! — заводясь, выкрикнула я.

— Замолчи, гадкая девчонка! — задушено просипел папаша Якобс, потрясая пальцем у моего носа. — Замолчи! Вы украли! Нет, это не он, — папаша с презрением глянул на собственного сына и ткнул его в бок тяжелым башмаком. — У этого ничтожества не хватило б ума и наглости. Это ты, мерзкая девчонка!

— Я?!

— Ты, ты! На базаре о тебе говорили много всякой гадости, — Якобс мерзко захихикал. — Ты думала, я не слышал?! Грязная воровка! Да я тебя в печи запру и испеку до румяной корочки!

— Что?!

— До смерти засеку! — шипел этот садист, надвигаясь на меня. Его красная рожа так и тряслась от злости. — Ты что, думаешь, я просто так потратил пару серебряных?! Это ты меня кормить должна, а не наоборот! Думала поживиться в моих карманах?! Думала, тебе сойдет с рук твое воровство?!

Он ухватил нож со стола и ткнул им в мою сторону.

— Я вам сейчас пальцы отрублю! — прорычал он. — Чтоб не смели трогать моих денег!

— Мы не крали, — рыдал Карл. Его радость улетучилась, и у меня сердце сжалось от боли — сколько ж отчаяния было в его плаче! — Вы же заперлись на замок, отец… Как бы мы вошли?!

Этот аргумент отрезвил размахивающего кулаками папашу Якобса.

Не знаю, что там у него за замок, но, видимо, хозяин таверны думал, что таким двум недотепам его отпереть не под силу.

— Хм, хм, — пробормотал он, поглаживая небритый щетинистый подбородок. — В самом деле… Хм, хм…

Он еще раз глянул на медяки в его руке, понимая, что они действительно заработаны. И заработок действительно хорош.

Откинул нож на стол и поскреб в плешивой голове.

— Заработали?! Столько?!

Я перевела дух. Наверное, я ожидала еще и того, что хозяин извинится. Ну, хотя б скажет, что погорячился спрсонья. Но не тут-то было!

Он еще раз ткнул Карла в бок ботинком, пребольно, так, что несчастный снова жалобно вскрикнул и зашелся в рыданиях, а мне влепил еще одну пощечину, да так, что в голове колокола зазвенели!

— Мелкий выродок! — прошипел папаша Якобс с ненавистью. — Завтра чтоб вдвое больше этого было, понял?!

И он неспешно и тяжело поднялся по лестнице и снова исчез в своей комнате.

Когда за отцом закрылась дверь, Карл дал волю чувствам.

Он разревелся пуще прежнего, так, что у меня чуть сердце не разорвалось от жалости.

— За что?! — горько причитал мальчишка, утирая мокрые щеки. — За что он меня так не любит?! Почему я такой дурак, что собственный отец меня ненавидит?!

Тут и у меня слезы брызнули из глаз. Сил не было видеть, как страдает это доброе маленькое несчастное существо!

Я обняла его, прижала его к себе, и он доверчиво уткнулся мне в плечо, выплакивая свое горе.

— Ты не дурак, — сказала я уверенно, баюкая и утешая его. — И не любит он не тебя за то, что ты лучше него, а не потому, что ты дурак! Ты… ты очень хороший и добрый, Карл. Не надо винить