Трогать нельзя - Мария Зайцева

Я сел рядом, потом прилег поверх одеяла.

Она обняла меня, уткнулась в плечо. Пару раз всхлипнула и потом уснула.

А я лежал, как дурак, стерег ее сон и пошевелиться боялся.

И думал, что же делать дальше.

Что мне делать с внезапно свалившейся на меня ответственностью.

После того, как я оформил опеку над Таткой и продал дом, она переехала ко мне.

И вот это было непросто, скажу я вам!

Когда ты свободный, ни в чем себе не отказывающий парень, и в твоей жизни вдруг появляется нагрузка в виде несовершеннолетней девчонки, у которой переходный возраст во всей красе, это, бл*, испытание.

Начать с того, что я вообще был не в курсе, что такое переходный возраст и как с ним бороться. Кроме этого, я никогда за свои тридцать с хвостом лет не жил с женщиной. Спать — спал. В отпуск ездил. На их территории тусил по неделям, если вдруг сильно нравился секс. Но к себе жить не пускал. И одно жизненное пространство не делил. А тут…

Нет, Татка была аккуратисткой. И хорошей хозяйкой. Оксанка ее приучила готовить, прибираться, и она все это с удовольствием (или, может, без удовольствия, фиг ее знает, я к ней в душу не лез) делала.

Но бляха муха…

У меня была хорошая большая двушка.

Для меня одного — самое оно. Для нас двоих — мало.

Я купил нам квартиры в одном доме, но на разных этажах, специально, чтоб, когда Татке стукнет восемнадцать, выселить ее на свою территорию.

И брал себе квартиру с тем расчетом, что я все же скоро буду жить в ней один.

Смысл брать большую площадь? Чтоб потом морочиться и ее продавать? Как-нибудь переживем эти два с половиной года, что оставались до Таткиного совершеннолетия.

Но кто же знал, что все так обернется?

Нет, она мне не надоедала. Не спрашивала, куда ухожу, не задавала дурацких вопросов, вообще не отсвечивала. Поначалу.

Сидела себе тихонько в своей комнате, ходила в школу, в музыкалку, на танцы, еще куда-то, я не особо вникал, просто счета оплачивал и все. Кидал ей на карту бабки на карманные расходы, утром, если вдруг сталкивались, здоровался и спрашивал, как дела, перебрасывался парой фраз по вечерам. И на этом все.

Вроде ничего такого.

Были, конечно, свои неудобства. Например, пришлось быть аккуратнее с бабами. Не сказать, что я их часто к себе таскал, но случалось периодически. А тут все, только на их территории или в отеле. Потому что дома — пятнадцатилетняя сестра, с нежной ранимой психикой, как писали про этот возраст в разных интернетных статейках, и ей крики и вопли моих женщин могли сильно открыть глаза на особые стороны этого мира.

Рановато, короче, знать ей про это.

И вообще… Постоянное присутствие другого человека, девушки, напрягало.

Мы, несмотря на то, что тогда, в доме, проспали вместе всю ночь, а потом еще одну и еще, особо не стали близки.

Тата жалась ко мне тогда, как маленький бездомный котенок, искала тепла, и, наверно, реально видела во мне единственного родного человека на всем белом свете.

И я не мог ей в этом отказать. Не мог разрушить иллюзию.

Но сам отошел довольно быстро.

Помогло то, что отца и Оксану привезли хоронить в закрытых гробах. И я их мертвыми не видел.

А, учитывая, что последние годы я общался не то чтоб плотно с ними, мозг как-то защитился, установив, что они просто уехали. И где-то им явно хорошо вместе.

Я искренне в это верил. Старался.

Ну и дела, конечно, сильно отвлекали.

А вот Татка осталась по сути один на один со своим горем. Со мной поговорить она не могла, а я думал, что все нормально, и она приходит в себя.

Однажды, примерно через полгода после нашего совместного проживания, ко мне завалились друзья. Колян, Даня и Серега.

Мы сидели в гостиной, соединённой с кухней, смотрели по телеку финал чемпионата по футболу, пили пиво. Короче говоря, обычный отдых парней.

Татка вернулась с танцев, забежала в дверь, чему-то улыбаясь, видно, хорошо позанималась, настроение было приподнятым.

И застыла на пороге, растерянно разглядывая нашу компашку.

И мы тоже замерли.

— Эээ… Привет… — нерешительно поздоровалась она, парни нестройно ответили, продолжая разглядывать ее.

И я тоже. Почему-то с раздражением.

Татка, видно, не переодевалась после занятий, была в обтягивающих лосинах и маечке на голое тело. И в тот момент очень даже явственно было заметно, что лифчика под маечкой нет.

И вообще, вся она была такая… Тонкая, изящная, замерла в проеме двери, словно картина в раме, волосы убраны вверх в небрежную гульку, и глаза раскосые притягивают взгляды. Она, покраснев от разглядываний парней, наклонила голову и прошла к себе.

Пауза, которая возникла после ее ухода, длилась неприлично долго.

— Это, бл*, кто? — выдохнул, наконец, Серега, продолжая пристально разглядывать дверь, за которой скрылась Татка.

— Сестра.

— Охереть…

— Слушай, я думал, она маленькая совсем… — Колян развернулся ко мне, глотнул пива, приходя в себя.

— Она и есть маленькая, — я неожиданно почувствовал еще большее раздражение, даже злость. Совсем не понравились взгляды парней и их вопросы. — Ей шестнадцать.

— Возраст согласия… — булькнул пивом Серега, а я повернувшись к нему, нехорошо прищурился.

— Здесь только одно согласие имеет значение. Мое. Понятно?

— Эммм…

— Понятно???

— Да понятно, все понятно, чего ты? — сдал назад Серега, который знал меня примерно полгода, но за это время убедился, что к моим словам стоит прислушиваться со всей внимательностью.

Я развернулся к Коляну. Тот пожал плечами, демонстративно равнодушно дуя пиво.

Даня лишь усмехнулся. Его к малолеткам никогда не тянуло.

Мы продолжили смотреть матч, но все мои мысли уже были далеки от игры. Я почему-то вспоминал, как Татка стояла под перекрестными взглядами друзей и краснела, и злился. На нее, на парней. И на себя тоже. В конце концов, классифицировав мои эмоции, как приступ братской любви и эгоизма, я успокоился.

Татка в этот вечер не выходила больше, даже в душ, словно чувствовала, что маячить не стоит, затаилась. И я постепенно пришел в себя.

Но потом, много позже, вспоминая этот вечер, я понял, что именно тогда все и изменилось.

И жизнь моя, нормальная, налаженная жизнь, полетела в ебеня со скоростью курьерского поезда.

— Татка, не зли меня, а? Я ведь реально по жопе настучу! — раздражаюсь я на эту козу, вовремя вспоминая, что она, вообще-то, за свой ночной демарш еще нихера не получила, и собираясь этот момент исправить.