Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова

колхозе. Подростки работали не только в колхозе, но и на лесоповале. Много лет спустя, в 1974 году, мы с мужем купили дом в соседней с Бобровом деревне. На повети среди прочего хлама обнаружился жёсткий картонный корсет на худенькую девушку. Мои мальчишки надевали его как рыцарские доспехи при сражениях на палках. Оказалось, бывшая хозяйка дома (Катерина Хомутова) во время войны пятнадцатилетней девчонкой вместе с такими же, как она, подростками работала на лесоповале. Зимой иногда приходилось работать по грудь в снегу. Она заболела туберкулезом позвоночника, лечилась, потом несколько лет носила найденный нами корсет.

Леонид Калинин (мамин брат) – новоиспечённый лейтенант. 1943 год

Леонид Калинин и его двоюродный брат Виталий Горохов – сын Анны, сестры деда. Германия. 1945 год

Другая деревенская соседка, Ангелина Присмотрова, рассказывала, как во время войны такой же девочкой работала формовщицей в литейном цехе на заводе в Вологде. Работа тяжёлая и вредная. На такие работы запрещается брать лиц моложе 18 лет. А во время войны брали, можно сказать, детей. По её словам, они нередко и ночевали в цеху на деревянных ящиках. В свободные от работы дни их, полуголодных и слабосильных, на товарном поезде посылали на погрузку леса. Закатывали брёвна в вагон или на открытую платформу, огороженную по углам торчащими вверх брёвнами. На такие платформы было особенно трудно закатывать тяжёлые бревна. Начинали и заканчивали работу по гудку паровоза. «Однажды, – говорит, – только начали работать, гудок! Что случилось? Оказывается, сорвалось бревно и ударило девчушку. Удар пришёлся на шею. Состав тотчас же отправился в Вологду, но до города её не довезли – умерла». С полным основанием можно сказать, что эта несчастная девочка погибла на войне.

Детство. Деревня

Мама родила меня февральским вечером 1942 года на русской печке, в которой сразу же и обмыли новорождённую. Оправившись от родов, мама пошла работать в колхоз. Сельсовет, где надо было выписать свидетельство о моём рождении, был в Нехотове, что в пяти километрах от Боброва. Маме было некогда идти туда. Случилось, что в сельсовет шла соседская бабка, и мама попросила её зарегистрировать меня и записать Татьяной в честь моей прабабушки. По дороге соседка решила, что Татьян в деревне и без меня полно, а вот Лии – ни одной. «Запишу Лией», – решила она и записала. Так я и обрела своё библейское имя. Меня крестили, моей крёстной матерью стала мамина сестра Поля.

Нянчиться со мной было некому. Меня навязали моему двоюродному брату Феликсу, Полиному сыну, и его одногодку Валентину – маминому двоюродному брату – сыну сестры деда – Анны. Оба были старше меня на восемь-девять лет. Я была толстой рахитичной девочкой. Мама завела козу, и я утром и вечером выпивала по кружке парного козьего молока. Коза была нашей спасительницей. Возиться со мной мальчишкам было в тягость, но деться-то было некуда! Они и таскали меня, толстуху, повсюду с собой. Играя в городки, сажали рядом с городками, чтоб на виду была. Городошные биты со свистом летели мимо моей головы, чудом её не задевая. Случалось, ставили меня босыми ногами в свежую коровью лепешку – пусть девочка погреется. У меня был рахит, и ноги, которые впоследствии выправились, тогда были такими кривыми, что Фелька, поставив меня, на спор пролезал между ними. Мальчишки тайком курили.

– Я скажу, что вы курили-и-и…

– Скажешь – сожжём!!!

Словом, методы воспитания, о которых они много позже сами весело рассказывали мне, гуманностью не грешили. Мальчишки учили меня петь вологодские частушки, в основном матерные. Я их распевала, ковыляя по деревне на кривых рахитичных ногах. Единственной приличной была такая частушка:

 Зарезали сапожничка,В канавушке лёжи-и-ит.Эх, жалко его молодости –Не дали пожи-и-ить!  

Пела очень прочувственно – до слёз было жаль молодого сапожничка!

В нескольких километрах от Боброва начинается большое клюквенное болото и тянется на десятки километров. Когда поспевала клюква, за ней съезжались даже из других областей. Во время войны мама, чтобы заработать немного денег, нагружённая корзинами с клюквой, ездила продавать её в Ярославскую область. Денег на билет не было. Ехала, стоя на подножке вагона и уцепившись за поручень, благо что в вагонах того времени подножки были не внутри вагона, как сейчас, а выступали по его бокам. Ехать приходилось несколько часов, стоя на холодном, пронизывающем до костей ветру, крепко держась за поручень, чтоб не свалиться с мчащегося поезда, держа при этом тяжеленную корзину с клюквой. После такого путешествия болело всё тело.

Боброво. Мама с Лией на руках. Стоят Полина (мамина старшая сестра) с сыном Феликсом. 1942 год

В войну деревня жила впроголодь, но как-то выживала. Настоящий голод пришёл в 1947 году. Тогда съели всю крапиву, а лебеда была чуть ли не лакомством. Спасала только корова. Траву толкли, заливали молоком и ели. Несколько человек в округе умерли от того, что наелись древесной муки, из которой делали столярный клей.

Соседка, которая в войну работала формовщицей в Вологде, рассказывала: «Когда отменили продовольственные карточки, мы с девчонками побежали в магазин и накупили чёрного хлеба. Сели в общежитии за стол, ели чёрный хлеб, макая его в соль и запивая кипятком. Плакали от счастья.

Неужели мы, девчонки, дожили до такого времени, что можем вдоволь поесть хлеба!»

Возвращение в Полярный

К этому времени нас с мамой в деревне уже не было. Мы вернулись в Полярный сразу после окончания войны. С этого времени я себя и помню. Первым моим воспоминанием было воспоминание о том, как меня несёт под мышкой высокий мужчина в чёрном флотском кителе. В другой руке у него чемодан. Он несёт меня по пришвартованным друг к другу катерам, между бортами которых колышется свинцового цвета вода. Палубы катеров качаются. Он перешагивает через леера. Боюсь, что он меня выронит и я упаду в воду. Спустя много-много лет я рассказала об этом маме, думая, что это мои детские фантазии. Оказалось, нет. Это был