Раздвоение - Федор Федорович Метлицкий

русской культуры. Мы были встроены в западный мир, поэтому я не мог понять искусственный характер евразийских убеждений.

Что могут захватить — они? Эту насквозь пропитанную мировой культурой страну, народ, которого власти снова стали опекать слишком чувствительно? Погонят в Сибирь, лишив всего? Или лишат нашей культуры, с нашими верованиями? Но разве можно ее завоевать, если только не вырвать с корнем? Попытки уже были.

Но я против того, чтобы нас убивали! Даже из чувства собственной вины не позволю нас убивать! Буду драться до конца! Какими бы недочеловеками, как обзывались ненавистники, мы бы ни были.

Я уже не молодой, но благодаря возможностям новой генной технологии, еще не старик, хотя был бы уже немощным в параллельном мире. Но помнил, генами отца, когда-то призванного на военную службу, усвоенную им казарменную грубость, навыки бойца, готового стрелять в живого человека. Не беженец, и стоически жду своей участи военнообязанного.

Когда умерли родители, которых не видел со времени поступления в университет, я был так далеко в столице, что бессознательно представлял их живыми, в состоянии отдаления от них.

Так что, ни разу не страдал так, чтобы стоять перед выбором — погибнуть ради родных или родины, или трусливо сбежать. И ко всему был доброжелателен, словно был в стороне от чего-то чужого, механически прущего на тебя катком, или от чего-то каменного, вроде стены, в которую упираешься лбом, и нужно преодолеть или — погибнуть.

И даже было совестно быть доброжелательным ко всем — ведь человечество выросло из сопротивления среде.

Но сейчас я ощутил тревогу всерьез, холодящую сердце. Сын может уйти на фронт, и больше его никогда не увижу…

____

Вечеринка была гнетущей. Мамы своих возрастных детей не могли ни о чем думать. Нужно ли отвечать на электронные предписания из военкоматов, и как проехать к восточной или южной границе, не изловят ли, впустят ли там…

Расходились молча, в тревожную темноту когда-то яркого мира.

11

Сразу стало понятно: разленившееся общество мобилизуется хаотично. Не было собрано в Единый информационный центр управление хозяйством, срочно создавались военкоматы, исчезнувшие за ненадобностью. Частные корпорации и фирмы не желали переключаться на военные рельсы, требовали субсидий и бонусов. Сразу всплыл грязный бизнес, взвинчивающий цены, паразитируя на обороне страны и бедах граждан. Откуда он появился? Мирная жизнь не вытравила из человека пороки, а лишь притушила.

В офисе «Вершины», как коротко называли общественную организацию ее члены, собрались друзья и соратники, встревоженные происходящими переменами в стране.

Все переглядывались. А не стал ли друг рядом — чужим: один — оказавшимся в рядах противников, другой — сомневающимся, третий — агрессивным патриотом?

— Представляете, — говорил депутат Эльф властной скороговоркой, — у нас в Парламенте готовятся отправлять на фронт пушечное мясо. Это в то время, когда можно все уладить миром! Как всегда это было.

Игорек Тюлин смеялся:

— Кто вторгся? Они, которые всегда вторгались? Или мы вторглись, упреждая вторжение?

Раньше Иванов не мог сердиться на его всеядность, сам бы такой. А теперь его покоробило — постоянно тяготила мысль о сыне.

Правильный Пашка Семенов назидательно возразил:

— Ты что, Игорек? У главной империи поддержка борьбы за свободу малой страны совпадает со стремлением залезть в нее солдатскими сапогами.

— Ты откуда это взял? — ехидно уколол Эльф. — Из последних известий официального медиа центра?

— Вот кто защитит нашу малую страну! — торжественно объявил Игорек.

Немногословный Ухов бросил, глянув на Тюлина сквозь очки:

— А почему бы тебе не пойти защищать нашу окраину!

— Ты что, Ухо! — изумился Игорек. — Почему я? Пусть идут другие.

Все заржали над его наивной искренностью.

Серьезный Женя Гольц скромно возразил:

— Как можно считать агрессивной их превосходство в экономике, естественно расширяющее сферы влияния в мире?

Он нравился Иванову своей независимостью.

Ухов коротко сказал:

— Они и есть колонизаторы.

— Попробуйте вы стать ими! — обострял Гольц, глядя в упор на отвернувшегося Ухова. — Сделать в экономике столько, чтобы льнули к вам.

Тот оторвался от бумаг, снимая очки.

— Теперь уже бегут к нам. За духовностью.

— Чего же вы хотите отвоевать?

— Наше.

Игорек Тюлин развеселился.

— Представляете — миллионы придурков пойдут крушить миллионы других придурков!

Правильный Паша Семенов, собиравший вырезки горячих известий о фронте из газет, зло процитировал нового поэта:

Зарыт своими,

Забыт страной,

Закрыто имя,

Лишь позывной.

Судьбы случился

Бараний рог,

Кто мог, скрутился,

А он не смог.

Он помолчал и заговорил:

— Странно, образованец чем более начитан, тем больше сомневается. Интеллигенция!

— Это ты про себя? — спросил Игорек.

— Что такое интеллигенция? — вопрошал тот. — Человек, привыкший думать самостоятельно, прокладывать новые пути, как говорят? Вот и допрыгались — только нарушили мирную жизнь. И — все сомневаются!

Семенову такие люди были не по нутру — он хорошо жил, отдыхал всей большой семьей на пузатой даче с пристройками, а теперь старшенькому придется зарываться в окопы. Это все они, либералы! Расслабили страну, теперь нечем защищаться.

Игорек похвалил Семенова:

— Конечно, идиот лучше. Интеллигенты — неслухи, того и гляди, развалят нашу коробочку.

Женя Гольц, перебив Игорька, возмутился, заговорил, сглатывая слова:

— Интеллигент — не тот, кто окончил элитный колледж или вуз, а тот, кто сам себя сделал, работал над собой. Как Горький, как Шукшин. Это дает ему право судить.

И робко добавил:

— А ты засланец.

Игорек развеселился.

— Нельзя смотреть старые телевизоры! Постепенно намагнитишься так, что засосет во тьму патриотизма.

Неугомонный депутат Эльф набросился на него:

— Заслоняться от жизни, как лошадь с шорами у глаз! Настоящий интеллигент смотрит прямо в глаза выдумкам с той и другой стороны. Запрещать смотреть то, что неприятно — это от слабости собственных убеждений.

— Не кричи на меня! — взметнулся обиженный Игорек.

— Не на тебя, — опомнился Эльф. — На общество «большевиков наоборот».

— А какие у тебя убеждения?

Эльф как будто ждал этого вопроса:

— Стараюсь добраться до неопровержимых фактов, а не верить в фейки.

Заговорили об убеждениях. Ухов завелся, отбросил бумаги:

— Я верю в будущее. Оно светло и прекрасно, — как писал Чернышевский. Любите его, работайте на него, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько оно будет светло и богато, насколько вы умеете перенести в нее из будущего.

Эльф взвился, волосы на его голове встали дыбом:

— Это что — опять к коммунизму? А простое человеческое валютное счастье, с пивом в банке на широком диване? Или, как гуляка праздный, заниматься свободным творчеством, не думая о самоцензуре?

— Вот это и есть простое счастье! — воскликнул Игорек. — Большие проблемы начались тогда, когда поверили,