Пусть смерть меня полюбит - Рут Ренделл

Он задумался, зачем дочь вообще брала на себя труд врать – ведь если бы она созналась в том, чем занималась на самом деле, то Пэм почти ничего не смогла бы с этим поделать. Она могла бы только орать и грозить, а Джиллиан выкрикивала бы угрозы в ответ. Они боялись друг друга, и Алан думал, что их взаимоотношения настолько прогнили, что стали уже почти зловещими. Одна из тех вещей, о которых он часто гадал, был вопрос, когда Джиллиан выйдет замуж и каких расходов ожидает от него на эту свадьбу. Видимо, это будет в течение ближайшей пары лет, поскольку дочь, вероятнее всего, очень скоро забеременеет, но она, наверное, захочет пышную свадьбу, куда будут приглашены все ее подружки и чтобы после венчания в диско-клубе были устроены танцы.

Папа давно отказался от попыток разговаривать с внучкой, зная, что не получит ответа. Он намеревался посмотреть телевизор, но Джиллиан устроилась на полу между ним и экраном и сушила волосы при помощи очень шумного фена. Алану отчасти становилось жалко Папу, когда Джиллиан была дома. К счастью, бо́льшую часть времени она отсутствовала, но во время редких периодов пребывания у родных пенатов строила всю семью – она была настоящей маленькой тиранкой, эгоисткой с дурным характером.

– Ты не забыл, что вечером мы идем к Хейшемам? – спросила Пэм.

Алан забыл, но этот вопрос означал всего лишь, что ему пора одеваться. Они не были приглашены на ужин. Никто в Наделе Фиттона не устраивал приемов с трапезой, и «вечерний визит» означал лишь по паре бокалов хереса или виски с содовой на человека, после чего подавали кофе. Но этикет, вероятно сформулированный женщинами, требовал более или менее формальных костюмов. Дик Хейшем, довольно славный человек, вряд ли обиделся бы, приди Алан в старых брюках и свитере, да и сам с радостью не стал бы переодеваться из домашней одежды во что-то другое. Но Пэм заявляла, что нужно надевать спортивную куртку, а когда старая куртка Алана становилась чересчур поношенной, заставляла его купить новую. Чтобы собрать на это денег, она неделями отказывала себе в маленьких удовольствиях: в походах к парикмахеру раз в две недели, в поездке в Стэнтвич два раза в месяц, чтобы посидеть в кафе с сестрой, в сигаретах, которые она выкуривала по пять штук в день, – и так до тех пор, пока не накапливала тридцать шесть фунтов. Это был ужасный, бессмысленный и безумный образ жизни. Но Алан приучил себя к нему, как и ко многим другим вещам, во имя спокойной жизни. Однако он знал: то, что он получил в результате, покоем назвать сложно.

Джиллиан, хотя ее никто не спрашивал, заявила, что идет с Шерон играть в скрэббл[18]к девушке по имени Бриджет. Алан подумал, что это весьма удобно: дескать, Бриджет живет в Стоук-Милл в коттедже без телефона.

– Вернись к половине одиннадцатого, хорошо, солнышко? – отозвалась Пэм.

– Конечно, вернусь. Я всегда возвращаюсь вовремя.

Джиллиан так мило улыбнулась сквозь завесу распущенных волос, что Пэм осмелилась попросить ее отодвинуться и не загораживать Папе экран.

– Почему бы ему не пойти и не посмотреть телевизор в собственной комнате? – запротестовала Джиллиан.

Никто ей не ответил. Пэм отправилась в ванную и вернулась оттуда в длинной юбке и блузке с рюшами, с налакированными волосами и блестящими розовыми губами. Алан побрился и переоделся в чистую рубашку и спортивную куртку. В таком виде оба выглядели намного моложе, красивее и счастливее.

Хейшемы жили на Дороге Тюдоров, и Грумбриджи отправились туда пешком. Алану очень хотелось сказать Пэм, что он очень жалеет ее, от всей души сочувствует ей, несчастной и нелепой женщине, которая прожила уже весь жизненный цикл к тому возрасту, когда большинство только начинает подумывать о том, чтобы остепениться. Но он не мог этого сделать – они никогда не нашли бы общего языка. Кроме того, разве он сам не был столь же несчастен и нелеп? Что бы она ответила, выскажи он все то, что так хотел высказать? Посмотри на нас: что мы делаем, одеваясь подобным образом и нанося визиты людям, до которых нам нет никакого дела, а в гостях говорим ни о чем, высказываем приличествующую случаю ложь? Зачем, ради чего?

В доме Хейшемов гости и хозяева разделились на две группы. Мужчины говорили друг с другом, и женщины – друг с другом. Мужчины говорили о работе, о своих машинах, о политической ситуации и о ценах. Женщины говорили о своих детях, о своих домах и о ценах. Примерно через час после прихода Пэм отправилась в ванную и вернулась со свежим слоем помады на губах.

К пятнадцати минутам одиннадцатого всем стало скучно. Но Алану и Пэм пришлось пробыть в гостях еще три четверти часа, иначе Хейшемы подумали бы, что они заскучали или поссорились перед приходом сюда, или волнуются за кого-то из своих детей. Точно в две минуты двенадцатого Пэм спросила:

– Который час?

Она сказала «который час», и это подразумевало, что, должно быть, уже поздно, а вот простое «сколько времени?» могло указывать на то, что время для нее тянется слишком медленно.

– Только что пробило одиннадцать, – ответил Алан.

– Боже мой, я и не думала, что уже так поздно… Нам нужно идти.

Комплекс Золушки, со сроком, смещенным на час, действовал во всем Наделе Фиттона. Вечеринки заканчивались в одиннадцать. Однако не было никакой причины для того, чтобы уходить домой в одиннадцать. Было непонятно, почему нельзя остаться на всю ночь: никто не стал бы скучать по ним и даже не заметил бы, что их нет дома, и никому не повредило бы, если бы на следующий день они проспали до самого обеда. Но они ушли в одиннадцать и через пять минут были дома. Папа уже был в своей комнате, Джиллиан – в ванной. Где был Кристофер, оставалось только гадать. Вряд ли он вернется домой до часу или двух. Это не волновало Пэм.

– С мальчиками все иначе. – Алан слышал, как она объясняла это Гвен Мейнард. – О мальчиках не приходится тревожиться так, как о девочках. Я настаиваю, чтобы моя дочь возвращалась домой к половине одиннадцатого, и она всегда дома к этому времени.

На бортиках ванны после Джиллиан осталась кайма грязной мыльной пены, а на полу – куча влажных полотенец. Она включила в своей спальне панк-рок, и Алан жалел, что ему не хватает храбрости выключить электричество во всем доме одним щелчком рубильника. Он и Пэм лежали в кровати, в залитой ярким лунным светом спальне, и оба притворялись, что не слышат грохота музыки. Наконец шум утих – вероятно, кассета докрутилась до конца, а Джиллиан к тому времени уже заснула.

Полная тишина. Алан, сам не зная почему, вспомнил тот эпизод из книги Мэлори, где Ланселот лежит в постели с королевой и слышит, как под дверь пришли четырнадцать рыцарей.

«Госпожа, не найдется ли здесь, в ваших покоях, каких-нибудь доспехов, чтобы мне прикрыть мое тело?»[19]

Мог ли он сам когда-либо проявить подобное безрассудство? Такую гордость и отвагу? Потребуется ли это когда-либо от него? Глаза Пэм были широко открыты. Она смотрела на отблески лунного света на потолке. Алан решил, что надо бы заняться с нею любовью. Они не делали этого уже две недели, а сейчас ночь субботы. Далеко в Стоук-Милл часы на церкви пробили час ночи. Чтобы все обязательно получилось, Алан изо всех сил представлял себе черноволосую девушку, пришедшую в банк, чтобы получить дорожные чеки для поездки в отпуск в Портофино. О чем фантазировала Пэм, он не знал, но был уверен, что о чем-то она все-таки фантазирует. Мысли об этом создавали у Алана странное ощущение, хотя в данный момент он гнал эти мысли прочь. Ему казалось, что в постели находятся не они, а вымышленные ими люди, так что на самом деле это не он занимается любовью с Пэм, а черноволосая девушка занимается любовью с мужчиной, пришедшим снять показания счетчика.