Женщина в жутких розочках - Надежда Нелидова

Сколько их было, выпускников столичных вузов и аспирантур: щеголеватых молодых людей с фанерными чемоданчиками, девушек в беретках и послевоенных бежевых плащиках «под Целиковскую». Впрочем, в моду уже входил покатый, обтекаемый силуэт. Майя просто выпорола угловатые ватные плечики из маминого плаща-разлетайки.

Они вышли из вагона на заросший лопухами перрон, где паслись козы. Опасливо зашагали, увязая каблуками и проваливаясь шпильками в щелястые кривоватые тротуары – кое-где их заменяли вкопанные в землю чурки. Старались не угодить в грязь, не просыхающую даже в сухую погоду.

Все тогда шли в одну сторону: бессонно грохочущей, озаряющей ночное небо голубыми всполохами сварок заводской стройки. Рылись громадные котлованы, возводились невиданные корпуса, как в романах будущего.

Крошечный захолустный городок среди дремучих хвойных лесов чувствовал себя: то ли заснувшим – и видящим фантастический индустриальный сон. То ли, наоборот: разбуженным от многовековой спячки, изумлённо хлопающим глазами и озирающимся вокруг.

Майя с женихом – да никто из прибывших – не жалели об оставленных родительских квартирах и столичных проспектах. Здесь ждали увлекательная новаторская работа, обширное поле для научных исследований, интересные друзья, гармонь и гитары на вечеринках. Майя с мужем справили свадьбу и одновременно новоселье в просторной великолепной «сталинке»: одна квартира на три семьи.

Правда, строители и чернорабочие до сих пор жили в бараках. По слухам, ещё в недавнем прошлом в цехах в обеденный перерыв рабочий люд ложился отдохнуть, по деревенской привычке кладя под головы, вместо телогреек, урановые слитки. Но, скорее всего, те слухи распространяли вражеские закордонные голоса.

Ведь уже, назло мировому капитализму, выросли целые улицы весело и ярко окрашенных жилых двух-и трёхэтажек – строили с немецкой педантичностью и добротностью военнопленные. Прокладывались новые асфальтированные улицы – разумеется, Ленина, Комсомольская, Спортивная, Мира. Прямые, как стрелы, они смело взрезали радиальную, лучевую дореволюционную архитектуру.

И уже распахнул двери ГУМ, как волшебная коробка с чудесами, туго набитая товарами – таких в Москве было не сыскать. Всё – для трудового фронта, всё – для победы мирного атома!

Разбивались тополиные аллеи: тополь хорошо поглощает радиацию. Крутыми трибунами вознёсся стадион. В молодом парке (конечно, имени Горького) играл духовой оркестр. Вращалось колесо обозрения, с жужжанием крутились «ветерки» и «ромашки». Взрослые, как мальчишки и девчонки, тайком в обеденный перерыв удирали с работы, чтобы взметнуться под небо в лодочках и с визгом покрутиться на каруселях. А что творилось вечерами! Дачи и телевизоры тогда были редкостью – весь город собирался в парке.

Там, в тени белой акации гроздьев душистых, она увидела восхищённые, умоляющие мужские глаза. Майя вспыхнула, низко нагнула голову, сжала руку мужа: «Держи меня крепче!» И они бешено завертелись в холодных железных креслицах на длинных цепях. А всё же муж её не удержал.

Незнакомца увлекла к билетной кассе жена, чтобы покататься на колесе обозрения. При выходе из парка пары столкнулись. Сердце у Майи тревожно, мягко и нетерпеливо толкнулось, замерло – и снова сильно толкнулось, как ребёнок. Это рождалось чувство, растянувшееся… страшно сказать, на сколько эпох и правлений оно растянулось.

А город строился и хорошел. Новенькие театры соперничали со столичными собратьями стройностью и белизной колонн, блеском люстр и паркетов, сдержанной роскошью барельефов с гипсовыми книгами, колосьями, лавровыми венками и могучими рабоче-крестьянскими профилями – непременными деталями сталинского ампира. Гуляя в антракте под ручку с супругами, Майя и незнакомец украдкой обменивались взглядами.

За городом в сосновом бору принимал заводчан красивый, с лепниной, дом отдыха – больше похожий на роскошное дворянское гнездо. Там они, отдыхавшие по семейным курсовкам, впервые перекинулись тайным словом.

Это сейчас любовники без проблем назначают свидания в гостиницах, мотелях, в съёмных квартирах. Нашим влюблённым, подальше от нескромных глаз, приходилось встречаться в его гараже. Он с любовью соорудил там уютную антресоль, купил тахту, украсил ковриками и ширмочками.

Это было безумие сошедших с ума молодых тел. Что сегодня-то не приветствуется, а для молодых строителей коммунизма – вообще форменный ужас и безобразие. За аморальную связь его исключат из партии, что означало полный и безоговорочный крах карьерной лестницы. Майю из начальника отдела понизят до простого технолога.

Восьмидесятые годы, очередь в обувной отдел того же ГУМа. Профкомовские дамы – белая косточка – уже отоварились по талонам. Остатки со склада, с барского плеча выбросили на прилавок (словечко из того времени: выбросили).

Каменнолицая работница торговли с метровой деревянной линейкой, как пастух – шарахающихся овец, – строго отмеряет определённое число покупательниц.

«Говорят, тридцать седьмой с половиной кончились». «Девушка, куда без очереди?» «А вон понесли коробки к чёрному ходу…» «Ой, не сдавливайте, упаду в обморок!» «За сорок шестым, сказали, не занимать». «Женщине плохо!» «Я только спросить…»А если я вас так же толкну?!»

Румяные от возбуждения, женщины нетерпеливо тянут шеи, переминаются, приплясывают. Запуск в тесный обувной или трикотажный загон, кросс с препятствиями на короткое расстояние, жёсткий женский армрестлинг у полок – и вот она, мечта: сапоги или кофточка!

Он в соседней галантерее брал по талону часы – когда через головы, через стеклянную стенку увидел в человеческой толчее и каше, как Майю грубо толкнули. Через мгновение был там, встал между Майей и тёткой. Тётка струсила его раздувшихся ноздрей и сузившихся глаз и, заворчав, отступила. Он продолжал стоять, ограждая свою богиню от грубых земных женщин.

Да… Романтическое, я вам скажу, было время. О кипение шекспировских страстей в километровых очередях, колыханье в едином порыве спаянных тел, сплочённость духа и тёплое чувство товарищеского локтя! О, воздух, напоённый корвалолом, близость и недосягаемость одного на всех желания, драйв и адреналин, захватывающая рулетка судьбы: достанется – не достанется?! О дрожь нетерпения, страдание и восторг, гнев и ликование, сердечные приступы и инсульты в очередях! О смысл жизни, о щекочущий ноздри аромат вигоневой кофточки и кожаных югославских сапог! О, источающие дивный запах клея и опилок полированные шифоньеры!

Какой жалкий совок, поморщитесь вы, какое убожество, какая бедность и скудость духа! Ничего вы, товарищ, не понимаете.

Вот что Майя помнила из покупок девяностых – нулевых лет? Ни-че-го! А шубу «под леопарда» запомнила на всю жизнь. Как запыхавшаяся сотрудница заглянула в отдел, крикнула: «Девочки, в «Спутнике» шубы свободно висят!» Как Майя бежала с получкой по пустынным улицам дневного города… Почему пустынным? А попробуй, появись с 9.00 до 18.00. Стояли андроповские времена. По дворам и скверам, в поисках праздношатающихся граждан, ходил патруль.

– Предъявите да-акументики. Па-ачему не на работе? Тунеядствуем?