Во что мы верим, но не можем доказать: Интеллектуалы XXI века о современной науке - Джон Брокман

Мария Спиропулу – специалист по экспериментальной физике Европейской организации по ядерным исследованиям в Женеве (CERN).

Я верю, что истинно лишь то, что можно доказать.

Я возьму вопрос проекта Edge и совершу псевдоинвариантную трансформацию, которая сделает его более точным. Однажды Нильса Бора спросили, что такое дополнительная переменная истины (т. е. Wirklichkeit, или «реальность»), он, ни секунды не сомневаясь, ответил: Klarheit («ясность»). При всем уважении к Бору – и учитывая, что ни истина, ни ясность не являются переменными квантовой механики, – настоящая истина и полная ясность могут существовать одновременно, при наличии строгих экспериментальных данных.

Поэтому слово «истина» я заменю словом «ясность» (иначе говоря, «ясная реальность»). Я также предложу замену для слов «доказательства» и «вера». «Доказательства» мы заменим «экспериментальными научными данными». С «верой» сложнее, ведь она имеет дело со сложными углеродными формами жизни. Ее можно заменить «теоретическими предположениями» или «предположениями на основании здравого смысла», в зависимости от масштабов и доступных технологий. Таким образом (без сомнения, не избежав ловушек), я «разобрала» вопрос проекта Edge на части и «собрала» из них другой:

И это сложный вопрос. Есть множество теоретических предположений, обладающих той или иной ясностью. Часто они основаны на объяснениях природных феноменов, полученных при изучении экстремальных уровней энергии, от субатомных до суперкосмических. Но все эти объяснения опираются на обширные данные, которые на разных уровнях описывают, как действует природа. Это касается даже теории струн. Поэтому мой ответ будет тем же: «Ничего».

В отношении комплементарности Бора я бы сказала, что вера и доказательства отчасти исключают друг друга: если мы во что-то верим, то нам не нужны доказательства, а если у нас есть доказательства, то верить не нужно. (Я бы отнесла к первой категории твердых приверженцев теории струн, которых на самом деле не волнуют экспериментальные научные данные.)

Но мне представляется, что вопрос проекта Edge побуждает нас прогнозировать, какими будут основные достижения науки в будущем. В изучаемой мной области даже те теории, которые объясняют мир, обращаясь к новым измерениям пространства, не новы. Мы пытаемся подтвердить или опровергнуть их с помощью научных данных. Моя гипотеза (и моя надежда) состоит в том, что в лабораторных условиях мы сможем сегментировать пространство-время настолько точно, что гравитацию можно будет изучать в контролируемых условиях, а физика гравитации элементарных частиц станет признанной областью знаний.

Филипп Андерсон – почетный профессор физики Принстонского университета и приглашенный профессор Института в Санта-Фе. В 1977 году получил Нобелевскую премию по физике. Его основные интересы – физика конденсированного вещества, биофизика, нейтронная сеть и теория сложности вычислений.

Можно ли сказать, что теория струн бесполезна и ошибочна? Я считаю именно так. Теория струн – интересный раздел математики. Она создает и будет создавать математические данные, полезные в других областях, но кажется не более важной, чем другие сферы абстрактных или узкоспециализированных разделов математики, и поэтому не оправдывает тех огромных усилий, которые мы на нее тратим.

Моя точка зрения основана на том факте, что теория струн – первая наука, возникшая за сотни лет, которую развивают в манере, свойственной науке добэконовской эры, – без каких-либо адекватных экспериментальных подтверждений. Эта теория утверждает, что природа такова, какой мы хотели бы ее видеть, а не такова, какой мы ее видим на самом деле, и что природа вряд ли мыслит так же, как мы.

Но вот что меня беспокоит: некоторые будущие физики-теоретики говорят мне, что теория струн очень сложна и обширна, и лишь для того, чтобы понять ее основы, нужно заниматься только ею. Это значит, что у ярких, одаренных молодых людей нет возможности исследовать другие теории и для них закрыты альтернативные пути развития научной карьеры.

Роберт Сапольски – профессор биологии Стэнфордского университета и профессор неврологии Стэнфордской медицинской школы. Автор книги «Мемуары примата».

Конечно, заманчиво было бы сказать нечто вроде: «…колесо, сельское хозяйство и шлягер „Макарена“ на самом деле придумал снежный человек». Или в стиле «логических шуток», популярных среди первокурсников: «…любую истину, в конце концов, удастся доказать». Или вытянуться в полный рост и произнести нараспев: «Видите ли, сэр, мы, ученые, не верим ни во что, что невозможно доказать посредством точильного камня науки. Поистине наша вера – отсутствие веры». После этого мне осталось бы только запахнуть лабораторный халат и гордо удалиться.

Первые два ответа не стоят внимания, а третий – неправда, сколько раз мы бы ни перечитывали «Эрроусмит»[6]. Ученые – субъективные человеческие существа, участвующие в обманчиво объективном бизнесе. Поэтому, конечно же, мы верим в самые разные вещи.

Поэтому мой ответ будет очень простым и непосредственным выражением веры, которую невозможно доказать, а именно: я верю, что не существует ни Бога (или богов), ни такой вещи, как душа (что бы сторонники религий ни называли этом словом).

Я очень впечатлен и тронут одной концепцией тех, кто находится «по другую сторону баррикад». Некоторые верующие утверждают, что, если бы существование Бога было доказано, это стало бы катастрофой – истинным деянием Вельзевула. Что толку в религии, если она предлагает совершенно прозрачный контракт, а не «прыжок веры» в непостижимую пустоту?

Лично я не склонен верить, не требуя доказательств. Кстати, я был бы совершенно удовлетворен, если бы нашлись доказательства того, что Бога нет. Кто-то может усмотреть здесь потенциальные проблемы в сфере здравоохранения, учитывая количество людей, у которых это известие вызвало бы опасные психические расстройства. Но вокруг и так достаточно ненормальных – и как раз потому, что они верят в Бога. Так что это не проблема. Если всесторонне рассмотреть ситуацию, доказательства отсутствия Бога принесли бы человечеству огромное облегчение. Многие физики, в первую очередь астрофизики, странным образом настаивают на том, что размышления о Большом взрыве наводят на идею Бога. Но в моем мире, мире биологов, упоминание Бога вызывает настоящее бешенство – например, когда мы сталкиваемся с неизлечимыми формами детской лейкемии.

Наконец, просто чтобы разрушить всякую видимость логики, я могу продолжать верить, что Бога нет, даже если будет доказано, что он есть. Один мой верующий друг как-то заметил, что верить в Бога полезно, потому что в трудные времена можно все свалить на Него. Но мне ясно одно: чтобы все свалить на Бога, совершенно не обязательно в него верить.