Без права на возврат - Елена Мейсак

При виде цветов захотелось хлопнуть себя по лбу. Она предусмотрительно прихватила из дома водочную стопку, но вот цветов не купила!

– Сколько стоят гвоздики? – спросила она.

– По пятьдесят.

– А вон та свеча в стеклянной колбе?

– Сто.

На дворе был будний день и, увидев, что почти единственная посетительница за сегодня мнется, не решаясь сделать покупку, женщина сказала:

– За две гвоздики и свечу возьму сто пятьдесят.

Под грустный, почти старческий вздох, рука посетительницы полезла в сумку и выудила оттуда последние купюры.

За эти годы старое кладбище, и без того немаленькое, сильно разрослось. Память отчаянно отказывала, и она уже битый час не могла найти то самое место. Она плутала между могилками, ухоженными и не очень, путаясь все больше и больше, пока все не начало казаться одинаковым.

Стрелка часов доползла до цифры три, это означало, что у нее осталось не больше шестидесяти минут, прежде, чем нужно будет собираться назад. Путешествие по этому району вечером, в одиночку, да еще и на электричке было развлечением экстремальным, и если она не хотела стать героиней очередного выпуска новостей, нужно было что-то делать.

Подумав немного, она решила взять себя в руки, убедив в том, что если это ее путь, то вскоре она сможет найти нужное место, а если нет, то значит, она приехала зря и нужно просто уйти.

С этим посылом она вышла на центральную аллею и прошла еще метров двадцать, пока, наконец, не увидела два переплетенных, словно в объятиях, ствола рябины. Когда-то ее очень удивило это дерево, но сейчас она поняла, что наконец-то дошла!

За эти долгие годы рябины заматерели, но все еще продолжали обнимать друг друга. Никому так и не пришло в голову разлучить этих сиамских близнецов. Кое-как продравшись к Генкиной могилке, она увидела, что трава на ней выросла выше ее роста. От палящего июльского зноя она пожухла и потускнела, но все еще была очень густой. Сколько же лет здесь никто не появлялся?

Она вспомнила, как месяц назад ее пригласила в «Одноклассники» старинная знакомая. С любопытством разглядывая фотографии ее друзей, она вдруг чуть не ахнула: с экрана на нее смотрело знакомое лицо. Трудно было не узнать одного из детей Геннадия, молодой человек был так похож на него.

Создав фейковый аккаунт для конспирации, она не удержалась и зашла на страницу, чтобы увидеть, что мальчик вырос, возмужал и, так же как и отец, служит в правоохранительных органах, хотя и не в Главном Управлении, а обычным участковым в самом обычном ОВД. Ничего примечательного на странице не было, и она уже была готова покинуть ее, как вдруг до нее дошло, что в профиле была информация о брате и сестре, о матери, друзьях, – и ни слова об отце!

Не это ли ее тогда задело за живое?

Когда отец объявил о своем решении уйти от своей гражданской жены, этих детей буквально превратили в живой щит, хотя почти вся его зарплата уходила на содержание ребятишек.

Детьми манипулировали, как острыми дуэльными шпагами, нанося болезненные уколы в самые чувствительные места, управляемые человеческой душой: чувство долга, ответственности, морали и этики, хотя за всем этим укрывалось лишь одно чувство, и имя ему был страх.

Страшно было потерять власть. Страшно было остаться одной. Страшно было стать никому не нужной. Потому в ход за отвоевывание ушедшего в туман Генки были пущены все средства. Этот был тот самый случай, когда любовь оказалась войной.

Матюгнувшись про себя за то, что оделась на кладбище, как на бал, не взяв с собой даже перчаток, она начала прикидывать обстановку. Потратив свой драгоценный час на прополку и уборку могилы она, наконец, добралась до памятников, но вскоре вновь почувствовала себя неловко.

Она увидела, что с момента ее последнего посещения появился новый памятник. Мать воспитывала Генку одна, отец его, геолог, пропал без вести, когда тот был еще ребенком. Она посмотрела на дату: 10 июля 2007 года. Значит, мать ушла не так уж и давно, дожив лет до восьмидесяти, примерно. Неловко было, что она ей ничего не принесла, но, вспомнив, как сильно мать ненавидела ее тогда, двадцать лет назад, тут же успокоилась. Мать вообще была женщиной своеобразной. В день похорон заявилась на кладбище с ярким макияжем и в огромных золотых серьгах-кольцах, бряцающих при каждом шаге, что было просто возмутительно.

Расчистив небольшое пространство у памятника, внезапная гостья положила на плиту принесенные цветы, стопку и печенье. Открыла коньяк и налила немного прямо в рюмку.

– Ну, привет, что ли.

Постояв немного и поразмыслив о чем-то своем, она отпила коньяка тоже, прямо из горлышка. Закусила печеньем. На руках один за одним вздувались мозоли, в висках стучало. Кажется, она слишком переусердствовала, выпалывая злополучную траву.

Она и не заметила, как за своими угрюмыми мыслями допила всю бутылку. Как мысли из угрюмых превратились в отчаянные. Как она села прямо на бордюр и, сотрясаясь от рыданий, начала жаловаться Генке на свою жизнь, на то, как подло с ней поступал Антон, как не любили его ее родители, как разваливался прямо на глазах ее бизнес, как утекали сквозь пальцы последние деньги и перспективы на лучшую жизнь.

На такой жаре она опьянела куда больше положенного и рыдала на могиле еще, наверное, час, умоляя Генку помочь ей со всем этим разобраться и сделать так, чтобы они с Антоном стали, наконец, счастливы.

Очнулась она уже тогда, когда над кустами закружили комары и мошки, предвещая наступление вечера. Что за черт! Нужно срочно убираться отсюда, а не то проблем не оберешься. В последний раз обернувшись и зажав в кулаке початую пачку печенья, она направилась к выходу.

В электричке ее накрыла очередная волна жалости к себе. Ну почему кому-то все идет в руки легко, а ей все время приходится продираться к рогу изобилия через плотно переплетенные друг с другом заросли?

В институте она могла неделю корпеть над билетами и все равно ничего не сдать, в то время, как ее однокурсницы, отжигая всю ночь в ночных клубах и выучив один-единственный билет, его и вытаскивали.

После института, не дав себе ни дня передышки, она побежала вперед, к яркой путеводной звезде своей самодостаточности, в то время как ее подруги отправлялись родителями на морские курорты «отдохнуть» от тягот студенческой жизни.

Отдохнув пару-тройку лет, они открывали бизнесы, продавали их с прибылью и укатывали в теплые края, а ее магазин загнулся после стольких лет отчаянной реанимации наполовину сдохшей лошади.

Столько лет она карабкалась на вершину, все лишь для того, чтобы с грохотом с нее свалиться, больно ударив копчик и осознав, что тебе уже сорок, а ты все так же бедна, как и в девяностых, с той лишь разницей, что здоровье твое оставляет желать лучшего, а друзья разбежались врассыпную.

От нервов и бесконечных стрессов у тебя поседели волосы, на лбу прорезались морщины, тебя замучили постоянные депрессии, и все вокруг кажется унылым, тусклым и мрачным.