Аптека Пеля - Вера Вьюга

дворник на меня косо смотрят. Завязывай, говорят, красненькую кушать. А я в рот не беру… Все эта тварь окаянная. Прилетит, на окно сядет и смотрит зенками своими кровяными… А вижу ее только я… А потом меня швыряет незнамо куды. Страшно мне. Тама все чужое гудит, светит. Только на кладбище и прячусь, пока не отпустит. Брожу уже почитай с год. Кресты, да склепы разглядываю. Со всеми покойниками перезнакомилась… — И баба завыла тоненько, задергала плечами.

— А я думал, она только у меня в башке поселилась…

Баба затихла и с интересом посмотрела на парня:

— Ты его видел?

— Видел… — обреченно ответил Сашка.

— А другие никто не видят. Я ребят своих спрашивала… — Луша снова зашмыгала носом. — Это их дохтор разводит. Нечистая сила. В башне своей. Я ему в лабалатории подтираю-убираю. И зачем я тока приехала сюды. Это все племяшка моя. Говорит, приезжай, комнату выхлопочу тебе, поломойкой устрою в аптеку. Там-то в деревне совсем без мужика плохо с тремя то ребятишками.

— Эта, та, что на Смоленском похоронена? — спросил Саня. Пока он ничего не понимал в этой истории, но хотел разобраться с хладнокровием и логикой, которой совершенно не поддавались события последних дней.

— Она, — кивнула Луша и тут же возразила, встревожено глядя на парня. — Живая она. На ту могилу меня будто кто привел. Стою, значит, возле креста, молюсь. А тута люди подходят. Вот с такими как у тебя коробочками и щелк-щелк. Один, значит, присмотрелся и говорит. Тута какая-то Евлампия Середкина. Еще с 1886 года. У меня так сердце и ухнуло. Лампушка наша. Думаю как же так она ж живехонькая. А один из этих листок на крест подвесил. И ушли оба. Я вот с тех пор к могилке-то и прихожу молиться. А тута и ты…

— Племяннице рассказали про могилу?

— Как же можно! Она ни про что не знает. Да и не поверит она. Ученая. Гимназию кончила. Сама в аптекарском магазине антихриста этава работает. Лекарства составляет. А живет в доходном доме на осьмой линии. Одна. Брат-то мой покойный ничего не жалел, выучил дочу единственную, а сам помер. До приказчика дослужился в лавке купца Дюжева. А какая она красавица. Глаз не отвести. Одним словом — барышня. — Улыбка оживила хмурое Лушино лицо. Она собралась еще что-то поведать про исключительную свою родственницу, позабыв, где она и зачем, но Санек ее опередил.

— Нифига мне такие расклады, — выпалил он с раздражением. — Они там что-то химичат в своей лаборатории, а мы летай туда-сюда. Может мы чего съели или выпили, прежде чем начать перемещаться? Я ж до того как у тебя поселился, — разгоряченный Саня незаметно перешел на ты, — жил себе спокойно. Никто ко мне не прилетал. Ходил на работу. Мечта у меня была жить респектно. А тут вдруг бац и тварь накрыла с головой, теперь, как сопля младенца болтаюсь туда-сюда. Вспоминай, оттуда у тебя ключи с электронным замком, если ты при свечах живешь и дровами топишь хату свою? Вспоминай! — тряхнул ее за плечи Санек.

Луша глаза выпучила, испугалась, напряглась.

— Не знаю я, соколик. Чем хошь поклянусь, — затараторила она. — Самой тошно вертеться туды-сюды. А чо там дохтор колдует не знаю. Бабы на рынке говорят, что он тама в своей лабалатории лексир жизни сочиняет. Один уже придумал, сперминпель вроде зовут. Лампушка сказала, сам царь с царицей потребляют от всех болезней. Я ж ничего не знаю. Ничего не потребляю. Мое дело тряпкой махать в аптеке, да в лабалатории этой бесовской иногда. — Баба начала было креститься, но не донеся щепоть до левого плеча, уронила безвольно руку к себе на колени. — Ой, муторно мне… Видно, когда сюды попала и подобрала ключи эти треклятые где на полке. Квартира эта пустая стоит, почитай год. А в нашей-то соседи имеются. Грамотные. Попросила их. Вот они мне бумажку и написали с адресом, чтобы я поначалу не потерялась в городе… я тебе ее дала…

— Ну, да. И ключи подходят. Будто сто лет замки не меняли, — разочарованно подытожил Саня, поднимаясь. С улицы донесся шум подъехавшего авто, хлопнули входные двери. — Странно, что мы с тобой разговариваем, но если я перемещаюсь, то словно в страну глухонемых призраков. Только запахи ощущаю. Как вы в такой жуткой вонище живете? На каретах разъезжаете, а повсюду дерьмом несет и тухлятиной.

— На лестницу темную ходим. Вот и воняет. Дыра в закутке. Да и ямы отхожие как положено не чистят. Смердят, понятно….

— На черных лестницах? Пойди, посмотри, в конце коридора сортир имеется. А у тебя нет что ли?

— Нет. Да, ты не сердись, Лякасндр.

— Ладно, не буду. Одного не пойму — тебя вижу, слышу… потрогать могу … — добавил он, смутившись, мгновенно припомнив ночную встречу, — да и ты у нас как у себя, все чувствуешь. А у меня сплошной оптический обман.

— Не обманываю я тебя. Чем хошь поклясться могу. — Луша обернулась и взглянула в окно. — Вот в этой самой башне они и живут. Василиски эти. А где башня-то? — Она привстала, чтобы лучше разглядеть двор. — Срезали ее что ли? Наша-то повыше дома была.

— Откуда я знаю. Я ж не местный. Ты лучше скажи как обратно попадаешь? На то же место или в другое? Меня дико тошнит перед этим и голова разрывается.

— Я от дома далеко не ухожу. А как меня забирать начинает, то ничего не болит, а вот когда время назад возвращаться, прям, слабею… руку-ногу поднять тяжко. Вот как ослабну, так уже знаю — скоро домой. А к вам, когда попадаю, так сразу на кладбище бегу. Пережидать. Там привычней…все как у нас. Людей мало. Особо по кладбищу никто не ходит. А когда в черном, так и вовсе за монашенку сойду. А мне на Смоленском все знакомо. Могилки знакомые, церква. Когда холодно или дождь пересижу в ней, а потом домой. Люди тока одеты по-другому, а служба та жа. Херувимскую поют и, слава Богу. А если ночью прихватит, так я не рыпаюсь, лежу тихонько. Я сначала-то сильно пужалась. А потом ничего, привыкла.

Разговор сам собою затих. Санька раздражала Луша. «Дура» так и осталось единственным словом, которым он называл про себя собеседницу. Но ведь что-то должно было их