Береговая стража - Дарья Плещеева

— Не знаю, — сказал он. — Ей-богу, не знаю. Что ты ко мне пристала с этой маской?

— А где ты был после представления?

— Какого черта ты меня допрашиваешь? Поднялся в уборную, потом пошел домой. Тебе довольно?

— Тебя не было дома, ты пришел заполночь?

— А ты почем знаешь?

Федька смотрела на него с каким-то загадочным недоверием.

— Пусти-ка, — попросил Санька. Впереди было объяснение с товарищами, с надзирателем, а тут еще эта обожательница.

— Саня, ты и впрямь не знаешь, где маска?

— Да на что она тебе?

Федька опустила голову. Менее всего беспокоясь о ее странной блажи, Санька отодвинул девицу и проскочил мимо нее на лестницу. Но сбежать не удалось — Федька, не менее ловкая, чем он, ухватила его за подол шубы.

— Стой, дурак! — приказала она. — У нас беда стряслась.

— Что за беда?

— Стой, говорю. С Глафирой — беда.

— С кем?! Да что ты молчишь?! Говори внятно!

— Саня, ее больше нет.

— Как — нет? Где — нет? Так он…

Санька чуть было не выпалил: так он, проклятый риваль, увез ее прямо из театра, не заезжая к ней домой? Но удержался.

— Ты знаешь, кто он? — быстро спросила Федька. — Коли знаешь — беги в дирекцию, говори! Там сейчас полицейские сыщики сидят, всех по очереди вызывают! Да беги же! Все расскажешь и оправдаешься!

И ее рябое лицо преобразила радостная улыбка.

— Погоди, погоди… — до Саньки стало доходить, что они с Федькой имеют в виду не одно и то же. — В чем мне оправдываться — я же ее не увозил! Или…

— Саня…

— Что — Саня?

— Ее больше нет. Ее утром мертвую подняли.

— Что ты врешь!

— Ей-богу! За расписным задником, знаешь, где колесница Аполлона. Ее шнурком удавили. А рядом твоя маска валялась.

Этого было слишком много для быстрого понимания.

— Плотники пришли глуар чинить, там золоченое крыло отвалилось, и на нее наткнулись.

— Какой Аполлон, какой глуар?.. — бормотал Санька.

— Я тебя нарочно ждала — перехватить. Они там, в дирекции, думают — это ты…

— Я? Что — я?..

— Ну, ты… все же знают…

— Я ее не увозил, — сказал Санька. Некий умозрительный человек, (а, может, ангел-хранитель) засел в голове и твердил: Глафиру увезли, оттого дирекция послала за полицейскими, слыханное ли дело — похитить первую дансерку… А все дурное этот ангел отметал в сторону белым крылом — или же умозрительный человек отмахивался, как от осы… то-то радости было, когда на театральном чердаке отыскали осенью осиное гнездо…

— Санька, ты что, не разумеешь?

— Нет… да…

Глафира не могла умереть. Ведь столько было наобещано Санькиными страстными мечтами! Все могло перемениться — с любовником поссорилась, на обожателя обратила внимание, и не век же ему торчать в береговой страже, ему всего двадцать лет, еще немного — и все было бы позволено!

Санька разрыдался, как малое дитя. Он отпихнул Федьку, что кинулась утешать, и выскочил на улицу. Обида заполнила, как вскипающее молоко. За то, что Глафира дважды оставила его, за то, что лишила надежды навеки — и все мечты недействительны…

Саньку обокрали. И он оплакивал кражу с яростью трехлетнего дитяти. Федька выскочила следом, но подойти не решалась. Глафиру она недолюбливала — и из-за Саньки, и потому, что видела — изящная дансерка навела на всех какой-то морок, и ей прощают танцевальные оплошности из-за непобедимого обаяния; Федька же, недавно сделавшая в зале при свидетелях безупречный пируэт «алескон» в два оборота, никому не нужна — нет в ней обаяния, лишь одна рябая рожа. И вот сейчас на душе понемногу воцарялась радость: Санька нуждался в ее помощи! Не в маленьких подарках или повседневной опеке, а в настоящей помощи.

Что Федьке известно про это дело? Она утром прибежала одна из первых и пошла в зал, чтобы до прихода товарок разогреть ноги. Степан Афанасьевич уже растопил печку подсохшими за ночь дровами и принес новую охапку — чтобы сохли потихоньку. Федька поздоровалась и стала в одиночестве потихоньку заниматься, вводить себя в то состояние, когда правильные четкие движения стоп доставляют радость. Степан Афанасьевич пошел разносить дрова по уборным. Вдруг Федька услышала грохот. Она испугалась — не сорвался ли старик с лестницы вместе с дровами. Выскочив, услышала внизу шум. Спустившись на пролет, увидела и разбросанные дрова, и остолбеневшего истопника, и свою подружку Малашу, сидящую на ступеньках и рыдающую.

Уразумев, что произошло, Федька прежде всего забеспокоилась — каково переживет беду влюбленный Санька. Она решила встретить его на подступах к театру и осторожно подготовить к дурному известию, но, к счастью, не успела убежать — ее схватил за руку Васька-Бес, тоже приходивший довольно рано, и спросил о маске.

Васька знал, что Федька влюблена в Румянцева, и дай волю — будет штопать ему чулки. Видел также, как она недавно возилась с Санькиной адской маской, подгоняя ее, и хотел узнать — есть на ней хоть какие-то метки? Она действительно была помечена изнутри двумя буквами: «АР».

— Слава богу! — воскликнул Васька. — Так я и думал! Так бы нас всех трясти принялись, а теперь ясно, кто ее там обронил!

— И что, прямо у тела? — спросила изумленная Федька.

— Возле юбок, Царствие Глафире Небесное. Надо ж таким олухом быть…

— Он ее не убивал! Зачем ему?

— А не знаю! Мало ли что промеж них вышло.

— Ничего промеж них не было!

— Будет врать-то! Допрыгался наш голубчик. Мы-то думали — не с ума ли спрыгнул, смотрел на нее, как бешеный, пропал после представления, костюма не сдал, а он, вишь, Глафиру выслеживать побежал.

Тут Федька возразить не могла — про Санькин побег из театра в танцевальном костюме она не знала.

Потом прибежали из дирекции. Отвели ее в комнату, где сидели два полицейских сыщика, и она поклялась, что в последний раз видела Глафиру после представления, когда публика уже разошлась. Дансерка навестила кого-то из зрителей в ложе и шла в свою уборную. Федька же задержалась на сцене — искала потерянный во время танца кусок цветочной гирлянды с юбки, кто-то его отпихнул ногой, чтобы не помять, и куда он улетел — неведомо, а наряд сдавать костюмерам, и он должен быть цел.

— Стало быть, четверть часа спустя после окончания она была жива? — уточнил полицейский чин. — А как она шла в уборную?

— Она была в ложе на мужской стороне, — честно ответила Федька, — а на женскую сторону удобнее всего перебежать по сцене.

— Вот тогда-то ее и подкараулили, беднягу. А где в ту пору был Румянцев?

— Не знаю…