Сбежать от Питбуля и Булочки - Янка Рам

И эта в инвалиды записала. Давай еще — про интим спроси, как другие!

Но Синичка не спрашивает. Грустит…

— Ариша! Сядь за стол.

Присев, Ариша перелистывает настольный календарь.

— Какое? — требовательно.

— Тридцатое.

— Завтра? — воинственно уточняет на счёт Нового года.

— Завтра, — хмурюсь я.

— А давно это с Вами? — отмирает Агния.

— А что?

— Извините, — опускает взгляд.

— Чуть больше года. И закрыли эту тему.

Мы ужинаем в тишине, звенят только вилки. Вернее — с аппетитом ем только я. Ариша расстроена. Агния кусает губы и делает вид, что ест салат.

Шуруп — это, наверное, больно. А не забыл, что значит больно. Но сидит, не жалуется.

Две собачьи морды преданно смотрят в окно. Чувствуют запах и ждут своего угощения.

— А как тебя зовут? — неожиданно поднимает глаза на Агнию Ариша.

Утреннюю версию, что маму зовут мамой, у меня язык повторить не поворачивается. Она же начнёт называть! И мне кажется, это сильно усугубит ситуацию. Синичка переводит растерянный взгляд на меня.

— А она же не помнит ничего, Ариш, — поспешно соображаю я.

Дочь спрыгивает со своего стула и забирается на руки к Снегурке, утыкаясь в грудь лицом.

— Ариш! Сядь на своё место. Мы ужинаем.

— Ну, перестаньте! — обнимает её Ася. — Хочешь, я тебе косички заплету?

Дочь поднимает на неё доверчивый взгляд.

— С тобой поеду, — решительно.

— Куда? — сглатывает Ася.

— К деду Молозу.

— А я? — бросаю вилку.

Но дочь только сильнее утыкается в неё.

— Ариша… — гладит её по спине Снегурка. — Со мной нельзя. Там… очень холодно.

— Ну и что…

— Там… нет ничего вкусного, — смотрит задумчиво в окно Ася. — Ни шоколада, ни сгущёнки… Один безвкусный снег.

— Ну и что… — упрямо.

— Там… нельзя никуда выйти. Только ледяные стены.

— Ну и что.

И мне очень тоскливо становится за розовощекую Синицу. Скоро она отправится именно в такое место. А ещё там другие Снегурки гопницы и Деды Морозы через одного мудаки. А она молоденькая и скромная.

— А тут папа, — продолжает уговаривать Арину Синичка. — Папа тебя любит. Вкусняшки тебе готовит. Здесь тепло. — подрагивает её голос. — Папе без тебя будет очень одиноко. А я буду тебе письма писать…

Ариша спрыгивает с колен и убегает из кухни.

— Зачем Вы так сделали? — с осуждением смотрит на меня Агния.

— А я же — бесчувственный, — оскаливаюсь я.

— Спасибо, вкусно, — отодвигает от себя практически нетронутую тарелку Агния.

— Чай, кофе?

— Ничего не нужно. Спасибо.

— Зря. Я бы на твоем месте воспользовался моментом. Долго я тебя здесь держать не смогу. До первого звонка начальства.

Разглядываю её. У меня к ней сотня вопросов.

— Как попала к Лобовым?

— Бабушкин дом снесли. А мне квартиру должны были дать в новом. Только стройку заморозили, — пожимает плечами. — Пришлось комнату снять пока. Деньги были нужны. Ну и вот…

— Точнее про "вот".

— Комнату я снимаю в двухкомнатной квартире. Деньги отдавала Вере Палне. Но мне не хватало. С работой после школы сложно. Спросила у Веры Павловны, не знает ли она людей, которым помощница по хозяйству нужна. Она к своему племяннику отправила. К Лобову. И — вот.

— Вилку зачем воткнула?

Щеки вспыхивают. Открывает рот, готовясь к гневной тираде, и захлопнув отворачивается.

— Чего молчишь?

— А Вы же "его человек". Смысл? — обиженно.

Да. Многие думают так. Нас одной командой перевели.

— Приставал?

— Да.

— Изнасиловал?

От вспышки бешенства кровь бросается мне в лицо.

Отрицательно качает головой, вжимая голову в плечи.

— Но попытался, да?

Кивает.

— Попала ты, Синичкина, — вздыхаю я. — Под каток. В твоей ситуации лучше бы изнасиловал. Там бы хоть шанс был на независимую экспертизу и встречный иск.

Переводит на меня, возмущённый взгляд. Ноздри и губы подрагивают.

— Брошь куда дела?

— Я не брала.

— Вернешь брошь, я постараюсь вытащить тебя.

— Я не воровка. Но за сопротивление и вилку же не посадишь, вот он и брошь придумал.

— А она хоть в природе существует эта брошь?

— Да. Она в комнате его жены, на трельяже лежала. Я там пыль протирала. Он мне её всунуть пытался, как плату за…

— Понятно.

Одновременно поворачиваем головы в сторону гостиной.

Суета, дым и запах горелого пластика. Выбегаю из кухни.

— Ариша!!

Уронив с крестовины наряженную ёлку, упёрто сует её верхушкой в камин.

— Ты что делаешь?!

— Не хочу Новый год.

Выдернув горящую ёлку, тащу её на улицу, втыкаю макушкой в снег.

Собаки с любопытством носятся вокруг.

Возвращаюсь и, повышая голос, устраиваю серьёзную взбучку дочке. Что она совсем распоясалась. Что огонь — это не шутки! Что дом может сгореть, да и мы сами, в конце концов.

— Не надо олать! — орёт на меня в ответ, одновременно со стоящей в арке Асей: — Не надо кричать на девочку!

Зажмуриваюсь. Ну что за неуправляемый беспредел-то?!

Присаживаюсь, поднимаю дочь на руки и прижимаю к себе.

— Я тебя люблю, — шепчу ей на ушко.

Затихает. И шепчет в ответ:

— К маме пойдём, — требовательно. — Косы плести.

Как бы мне ту "маму" вытащить, а? Нанял бы нянькой. Да и вообще — жалко девчонку. Лобов — дотошная, мстительная скотина с комплексом неполноценности. Он ей такое никогда не простит.

Ася

Валяясь на ковре дочитываю третью сказку, помахивая перебинтованной ногой. Это немного отвлекает от ноющей тупой боли.

Негромко играет детская новогодняя музыка на колонке.

Касьянов, сидя у камина, то ли думает о своём, то ли тоже внимательно слушает сказки, сжав в зубах спичку. Медленно крутит пальцем телефон на полу.

На месте, где царевну спасает богатырь, морщится, раздражается… отталкивает телефон пальцами. Он скользит по полу туда, где стояла ёлка. Смотрит в огонь. Выкидывает туда спичку.