Подъезд - Олег Анатольевич Рудковский

закрыли. Все мои соседи, если чудом не оказывались в больнице, отправлялись в мир иной. Я поражался, почему они не бегут из этого дома сломя голову. Но потом вспоминал про их возраст, и мне все становилось понятно. Все они слишком прочно осели в своих квартирах, чтобы коренным образом менять место жительства. Легче было умереть. И принять смерть молодых.

Его не нашли. Да и не могли найти. Я думал, почему же он пощадил нас двоих, а потом вдруг резко до меня дошло: у нас нет внуков. Дед Павел жил один, без родственников, я еще не успел обзавестись даже детьми. Вот так мы и остались в живых. Можно сказать, нам повезло, как ни дико это звучит.

Осталось много неясностей, объединенных в одну черную тайну. «Благодушный» подвел правильную черту: Артемку шлепнули именно здесь, на четвертом этаже. Я представлял, как бы я себя вел, если бы мою руку какая-нибудь сволота сунула в электричество. Несомненно, я бы завопил что есть мочи, как вопил тогда, в детстве, столкнувшись с подъездным чудовищем. Почему же никто ничего не слышал? Почему дядя Федор продолжал валяться в своей койке, словно ничего не происходило? Или же Артемка впрямь не издал ни звука? До какой же степени нужно напугать человека, чтобы, чувствуя скорейшее наступление кончины, он оставался нем как рыба? К тому же его ведь тащили по улице к нашему подъезду! Он что, на поводке шел?

И еще: какого черта перегорали лампочки?

В конце концов, я перестал ломать голову. Вновь сформировавшееся слово в центре мозга помогло мне оттолкнуть все логические доводы. Подъезд. Только подъезд мог содеять подобное. Он ждал много десятилетий, прежде чем начать свою игру. Не исключено, что он ожидал именно меня.

9

Страшная зима исчезла в водостоках и в земле. Наступила весна, а за ней и лето. Мы продолжали жить одни в подъезде: я и дед Павел. Остальные квартиры оставались пустыми. Теперь они принадлежали детям тех, кто в них здравствовал еще полгода назад, но я крупно сомневался, что они захотят тут жить. И продавать или менять их тоже не спешили.

После последнего убийства, когда перегорели очередные лампочки, я не стал их вставлять. Мне было плевать на темноту, к тому же весной темнело поздно. Хотя и раньше, как я уже говорил, шорохи соседей никогда не доставляли мне неудобств, теперь я был просто поражен мертвой тишиной в подъезде. Даже находясь дома и слушая музыку (теперь-то я мог себе это позволить), я не переставал ощущать эту тяжесть. Подъезд стал каким-то жутко стерильным. И мне все меньше и меньше хотелось возвращаться домой.

Я подумывал перебраться к Людке — той самой, что когда-то мыла у нас полы. Я случайно столкнулся с ней на улице, и она пригласила меня на чашку чая. Я не мог удержаться — выложил ей всю эту историю, от начала до конца, присовокупив свои собственные догадки. Умолчал я лишь об одном: о странной связи теперешних событий с тем поздним вечером, когда мне было семь лет, и я поднимался по лестнице после наспех сочиненной Серегой истории. Поймите, мне нужно было с кем-то поделиться, даже рискуя прослыть психом. До Людки, конечно же, доходили слухи — такое не могло остаться незамеченным, — но я придал им реальный оттенок. После этого я остался у нее. И теперь захаживал к ней все чаще и чаще.

Примерно за неделю до окончательного переезда к ней, приуроченного к годовщине моего развода, в дверь моей квартиры постучали. Я поплелся открывать, недоумевая, кого там черт припер: стоял первый час ночи. Увидев на пороге деда Павла, я не очень-то удивился: меня больше озадачивало то, что он до сих пор этого не сделал. Мы, в те редкие моменты, когда сталкивались с ним нос к носу в подъезде, просто коротко приветствовали друг друга, ни словом не затрагивая цепь загадочных убийств трехмесячной давности. Теперь я видел его в дверном проеме, и мне стало нестерпимо его жаль. Выглядел он неважно, — видимо, случившееся подкосило его и без того не отличавшееся крепостью здоровье. И вот теперь ему предстоит остаться здесь одному. Когда еще этот проклятый подъезд заполнят новые жильцы? И доживет ли он до этого дня?

— Ты не спишь, Юрка?

— Нет, дед Павел. Заходи.

Он крякнул и выступил из темноты подъезда в мою освещенную прихожую. Тут я мог рассмотреть его получше. Меня поразил его вид в самое сердце — у меня создалось впечатление, что этот старик изведал на своем веку столько лишений, что мне со своей неудавшейся семейной жизнью и не снилось. Волосы у него стали совсем белыми, морщины больше походили на следы от лезвия бритвы — глубокие бескровные разрезы. В глазах, в самых уголках их, затаилась боль. Ее природу я не мог уяснить.

Он огляделся, и его взгляд упал на сумки в центре комнаты. Я собрал в них кое-какие вещи, не требующиеся повседневно, намереваясь перетащить их при пешем заходе (для мебели, разумеется, требовался грузовик, но пока я об этом еще не думал).

— Уезжаешь?

— Да, дед Павел. Уезжаю. Может, женюсь скоро.

Он слабо усмехнулся и кивнул головой.

— Я чувствовал.

— Ты проходи на кухню, дед Павел, — предложил я. — Я как раз собирался кофейку глотнуть. Будешь?

Он прошаркал до кухни и занял стул между обеденным столом и холодильником, забравшись как бы в нишу.

— Я уже не в том возрасте, Юрка, чтобы пить такие крепкие напитки.

— Ну, тогда чаю.

— Чаю? Пожалуй…

Я орудовал возле плиты, находясь к нему спиной, поэтому не видел, чем дед Павел сейчас занят. Я давал ему время освоиться и осмотреться: кажется, заглянул он ко мне надолго. Однако когда я повернулся, то застал его с отрешенным лицом, уставившегося в одну точку.

— Что, дед Павел, бессонница? — попытался пошутить я.

Он перевел на меня свой странный взгляд.

— Я уже давно плохо сплю. Заснуть получается только под утро, и просыпаюсь тоже утром.

— У меня такое бывает только после грандиозной пьянки. — Я вновь отвернулся, доставая из шкафчика кружки. — Только это уже следующее утро, как потом оказывается. А вообще проблем со сном у меня никогда не наблюдалось. Я, конечно, не знаю, что будет со мной с возрастом. Но, как я понимаю, мне до твоих лет не дотянуть, дед Павел.

Я насыпал себе две ложки кофе, а гостю плеснул заварки. Залил обе чашки кипятком.

— Тебе сколько сахара?

— Одной ложки хватит.