Московская сага. Поколение зимы - Василий Аксенов

– Что с тобой, Михаил Васильевич?

Фрунзе уже не заметил знака, поданного Рыковым другимучастникам совещания: дескать, оставьте его в покое; не очень отчетливо оносознал, что по заранее утвержденной повестке дня первым стал говоритьТухачевский.

На повестке дня было детище Фрунзе – военная реформа, то,чем он гордился больше, чем штурмом Перекопа. Согласно этой реформе РККА хоть исокращалась на 560 тысяч войск, но становилась дважды мощнее и триждыпрофессиональнее. Вводилось смешанное кадровое и территориальное управление,принимался закон об обязательной военной службе, а также устанавливалосьдолгожданное единоначалие, то есть отодвигались в сторону политкомиссары, этипостоянные источники демагогии и неразберихи. Военная реформа окончательноустраняла партизанщину, закладывала основу несокрушимости боевых сил СССР.

Голова Фрунзе упала на стол, произведя странныйнеодушевленный звук, заставивший вздрогнуть весь могущественный совет. Он тутже встал и попытался выйти, однако на полпути к дверям, прижав платок ко рту,закачался. Платок окрасился кровью, и наркомвоенмор осел на ковер.

Курсанты охраны, явно еще не вполне обученные, как поступатьв таких обстоятельствах, заметались по залу, кто к телу, кто к окну, кто ктелефону, но тут же, то есть почти немедленно, появился отряд санитаров сносилками. Трудно сказать, были ли эти носилки составной частью «медицинскогообеспечения» заседаний Политбюро, или их туда доставили специально к этому дню.

В создавшейся панике даже и посторонний внимательныйнаблюдатель мог бы растеряться и не заметить более чем странных взглядов,которыми обменивались некоторые участники совещания. Впрочем, его бы вскоре привелв себя трагический возглас Ворошилова:

– Крым не помог Михаилу!

Тогда среди возникшего вокруг лежащего тела сугубосценического движения (любой двор, особенно в период междуцарствия, напоминаеттеатр, и Кремль не был исключением) наблюдатель услышал бы ядовитый шепотокЗиновьева:

– Зато он помог Иосифу...

Трудно сказать, услышали ли эту фразу все присутствующие,несомненно, однако, что до самого Сталина она дошла. Он появился незаметно,выйдя из маленькой, сливающейся со стеной дверцы, и беззвучно прошел через залв своих мягких кавказских сапожках. Обойдя вокруг стола и особенным образомобогнув Зиновьева – у последнего в этот момент возникло ощущение, что мимопроходит кот-камышатник, – Сталин приблизился к носилкам.

В этот момент Фрунзе делали инъекцию камфоры. Он очнулся отобморока и тихо простонал: «Это нервы, нервы...» Носилки подняли. Сталин напрощание притронулся ладонью к плечу наркома.

– Нужно привлечь лучших медиков, – произнесСталин. – Бурденко, Рагозина, Градова... Партия не может себе позволитьпотерю такого сына.

Лев прав, думал Зиновьев, этот человек произносит только тефразы, которые хотя бы на миллиметр поднимают его выше нас всех.

Сталин прошел к столу и сел на свое место, и это место, одноиз многих, почему-то вдруг оказалось центром овального стола. То ли, опять жепо законам драмы, как на появившегося в поворотный момент, то ли по другимпричинам, однако именно на Сталина смотрели оцепеневшие члены Политбюро иправительства. Было очевидно, что при всех двусмысленных толках вокруг болезниФрунзе крушение могучего полководца внесло под своды Кремля мотив рока и мглы;как будто валькирии пролетели.

Сталин минуту или две смотрел в окно на проходящие пооктябрьскому небу безучастные облака, потом произнес:

– Но дерево жизни вечно зеленеет...

Товарищи с солидным стажем эмиграции вспомнили, что этустрочку из «Фауста» любил повторять и незабвенный Ильич.

– Давайте продолжим.

Мягким жестом Сталин предложил вернуться к повестке дня.

* * *

Под вечер того же дня многочисленные гости съезжались надачу профессора Градова в Серебряном Бору. Готовился русско-грузинский пир вчесть сорокапятилетия хозяйки Мэри Вахтанговны.

Из Тифлиса приехали старший брат виновницы торжестваГалактион Вахтангович Гудиашвили и два племянника, сыновья сестры, Отари иНугзар.

Никто, разумеется, не сомневался, что тамадой за праздничнымстолом будет Галактион. Крупный роскошный кавказец всегда полагал пиры гораздоболее существенной частью жизни, чем свою работу весьма почитаемого у горы царяДавида фармацевта. Грозы революции, крушение недолговечной грузинскойнезависимости, даже прошлогодний мятеж, свирепо подавленный чекистами Блюмкина,не отразились ни на внешности, ни на мироощущении этого «средиземноморскогочеловека», каждое появление которого, казалось бы, обещало начало итальянскойоперы или по крайней мере добрый флакон «любовного напитка».

Ну уж, конечно, не с пустыми руками прибыл в Серебряный Бордядюшка Галактион. Для того, между прочим, и племянников взял, «бэздэлников»,чтобы помогли транспортировать к праздничному столу три бочонка вина иззаповедных подвалов Кларети, полдюжины копченых поросят, три оплетенныхчетверти душистой и свежей, как «поцелуй ребенка» («это Лермонтов, моядорогая»), чачи, мешок смешанных орехов, мешок инжира, две корзины с отборнымиаджарскими мандаринами, корзину румяных груш, похожих на груди юных гречанок(«без этих груш как мог я появиться пэрэд сэстрою?»), горшок сациви размером сдревнюю амфору, два ведра лобио, ну, и некоторые приправы – аджика-шашмика,ткемали-шмекали; в общем, разные мелочи.

Немедленно по прибытии дядя Галактион отправилсяинспектировать приготовления к пиру и был весьма впечатлен запасами хозяев: тутбыли и водки, и коньяки, всевозможные заливные закуски, а также совсем было ужзабытые, но появившиеся вновь в «угаре нэпа» такие деликатесы, как анчоусы исельди «залом», радующий душу развал грибочков, огурчиков и помидорчиков, сырынескольких видов – от целомудренного форпоста Голландии до растленного рокфора,а также сам вельможный осетр. В духовке томилось, ко всеобщему удовольствию,седло барашка.

– Мэри, любимая, поздравляю сестру! Вот это нэп, милостивыегосудари! Лучшая новая экономическая политика – это старая экономическаяполитика, а лучшая политика – это к чертовой матери всякая политика! – таквозгласил тифлисский Фальстаф.

Большинство собравшихся уже гостей рассмеялось, а молодойпоэт Калистратов, который все интересовался, где же младшая дочка ГрадовыхНина, прочел из Маяковского:

Спросили раз меня:

«Вы любите ли нэп?»

«Люблю, – ответил я, —

Когда он не нелеп...»

Не все, впрочем, были в безмятежном настроении в этот вечер.Средний сын Градовых Кирилл, только весной окончивший университетисторик-марксист, сердито передернул плечами при политически бестактной шуткесвоего дяди.