Смерть в живых образах - Mortemer

него нет будущего. Не исполнить мечту. Не стать хорошим отцом, вожаком заблудших людей. Вообще никем. Да, он знал, что далеко не все в этом мире потерянные. Но так как он сам потерян, осознать и принять он этого физически не мог. Хоть совершенно глупая надежда иногда помелькает в его сознании, но Логика гасит её. Спасая этим остатки человечности внутри. "Я" от мерзости человеческих пороков, которыми, как полипами, облипает двуногое существо на пути к свету

«Хотите к свету? Катитесь знакомой дорогой – в ад». Шептало подсознание.

Просто подумать, был ли шанс раньше? Человек становится человеком только в обществе, неизбежно впитывая в себя его разно пахучие соки. Пока не набухнет и не растворится в общей серой массе. В безумном обществе, которое считает себя нормальным. Только нормальный, обычный безумец может стать человеком. Больше, чем зверем. Но это невероятно сложно. Но риск стоит того. Хотя, вас никто и не спрашивал и выбора не давал. Жизнь или смерть – это не выбор. Это последовательность.

У Адольфа не было жизни и раньше. Только ожидание и мучения. Не было желаний и интересов. Жизнь – не самодовлеющее явление, её ценность нужно поддерживать. Тело кормить белком и углеводами, а разум мыслями и идеями. "Душу" верой и надёжей. Мир – единство его частей. Человек – мир для своего сознания. Без поддержания одной из частей, вы станете либо мёртвой и гниющий тушей, плюющейся желчью на всех; либо слюнявым зверем, для которого высшее наслаждение мира сего – шашлык из чужих страданий на выходных.

Не порок быть глупым, незнающим, нежелающим. Этого не может осуждать рассудительный человек.

Не порок совершить самоубийство. Этого не может осуждать рассудительный, посторонний человек.

Но порок не пытаться всё исправить.

Час наедине со своими зверьми и детьми может спасти вас. Вера и смирение с необходимостью борьбы – могут сохранить.

«Всё здесь, в вашей голове»

Горящий воздух

– Страдай! – Истошно орал солист. Это чувство пронзало всю его жизнь и это прямо отражало творчество. На сцене выступала группа в жанре "depressive-suicidal black metal". Тяжёлые рифы перегруженной гитары и бласт бит барабанов топили рок-бар во мраке безумных мыслей и мучительных переживаний. Лица музыкантов и многих слушателей покрыты белым гримом с чёрными узорами хаотических линий, закрашенными глазницами и перевёрнутыми крестами – корпспейнт. Металлисты убивались в давле слэма, где одни желали бить, другие быть убитыми. Тряска головами не в такт, (которого, впрочем, уже две песни нет), "танцы" а-ля "калека" с сломанной ногой или под стиль пьяного козла. У Глеба – гитариста группы (названной в честь самого главного чувства всей его жизни) "страдай" было достаточно времени что бы злобно-жутким взглядом рассмотреть каждого в зале. Благо простые рифы в жанре позволяют вообще не смотреть на гитару. Другое дело солист, кроме свиной крови для образа скоро на нём может появиться и собственная. «Слишком он завёлся, лишь бы не заигрался.»

"Страдай" – с момента создания избавляет Глеба от страданий. Вымещая, обычные для жизни, негативные эмоции, можно освободить большую часть себя для счастья. К слову, для него до недавнего времени это слово было бранным, издевательским. Только это "недавнее время", начавшееся почти год назад, наверное, уже подмерзало на морозе. Концерт закончен, вещи на студии, а поддатый гитарист стоит на мягком снегу надевая наушники. Зимний пятничный вечер. Снег падал медленно крупными блестящими осколками стекла. Идти оставалось недолго и Глеб был не против ещё немного пострадать. Он снял шапку и перчатки отдавшись лёгкому приятному холоду. "Лёгкий и приятный" для него означает "-20". Скоро снегопад приобрёл, кроме визуальной, ещё одну схожесть с битым стеклом – острая колючесть. Снег и холод жгли руки и лицо, а он шёл и улыбался, пугая бабушек несмытыми пентаграммами. Его окружали жёлтые потрескавшиеся дома, что строили ещё в военные времена немцы, а пилили бюджеты на их ремонте уже в наше время русские. И мысли, витавшие в его голове. О Ней, о тёплом доме, совместном чае с кексом, пятничном стриме и просто про конец настоящим страданиям.

Резко раздалась боль в голове, как ударили зубилом в весок. Глеб схватился за голову. Всплеск ярости, совершенно неоправданной, бессмысленной влетел в его сознание. «Что-ж, странно, но решаемо». Приняв это за подобие панической атаки, которые раньше с ним случались постоянно, он просто сменил трек на сатанинские и самые чернушные песни. И перенаправил ненависть из тела в злые образы и мысли. «Опыт измученного безумием». Подумал он и натянул обратно шапку, чисто на всякий случай. А упоминание «гниющего Христа» в наушниках наполнило его резким желанием помолиться о чём-то добром и хорошем. Совсем успокоившись, он, забыв торопиться, медленно шагая смотрел на далёкие звёзды в холодном небе.

Громче чёрных гимнов в наушниках, раздалась серия выстрелов в далеке. Скинув наушники оставляя их болтаться, он лёгким бегом напарился к углу ближайшего дома. Поскольку выстрел доходил со стороны большого промежутка между двумя домами, возле которого, как на зло, он сейчас проходил. Осознание факта что это, мать его, стрельба – настоящая пришло почти сразу, а наплывающая вера, постепенно усилила страх и ускорила бег до спринта. В след за страхом догнала мысль что-то вроде «а вдруг по мне? Да бред… А если не бред? Да бляять… БЛЯ-ЯТЬ!» Встав за угол и убедившись, что от дома не отлетают куски или пыль, он выглянул и понял, что стреляют очень далеко. И это точно автомат. Теряясь в догадках и заметив, что он снял и уронил шапку прямо в центре ублюдского прострела, точнее, пробела между домами. Глеб с радостью осознания своего благоразумия забил на кусок ткани (хоть и по цене пары дней вкусной жизни), и подбирая висящие наушники в карман, умеренным бегом направился куда шёл. Оставалось недалеко и в совсем другую от выстрелов сторону. Он выбежал на соседний двор и в дальнем его крае увидел свет закрытого книжного магазина, где работала Она. «свет вывески красиво дополнял свет фонарей и отражающегося от снега блеска» уделил бы этой мысли он больше внимания, если бы за спиной не продолжались длинные очереди. Увидев её, радость сменилась тревогой, причём вроде бы почти беспричинной. Не нас же убивают. Она тяжело встала с заснеженной скамейки. За эти метров 50 уже можно было различить её уставший и обеспокоенный взгляд. Тревога прошла, и он немного снизил темп. Явился страх и оцепенение. С криком "враги народа" выбежал по пояс голый, жирный,