Царствие благодати - Йорген Брекке

— Не очень-то приятный тип этот мистер Грисвольд, правда?

— Определенно да. Но самое печальное в этом деле то, что именно благодаря этой куцей и грубой биографии По, отчасти основанной на поддельных, как выяснилось позже, письмах, возник надолго задержавшийся в биографической литературе искаженный портрет писателя. И многие из ярлыков и характеристик, данных Грисвольдом, висят на По и по сей день. Утверждение, будто По являлся неизлечимым пьяницей, — одно из них.

— А он им все-таки не был?

Пока Ваттен говорил, Гунн Брита достала из сумки маленький штопор и открыла бутылку. Затем она зашла в кабинет, а Ваттен продолжал читать лекцию, немного повысив тон, чтобы она могла его слышать.

— Я ни на чем не хочу настаивать. По-прежнему довольно вероятно, что Эдгар По все-таки страдал тяжелой формой алкоголизма, но ученые теперь в этом не так уверены. Томас Майн Рид, бывший в то время собутыльником По, признает: им случалось крепко напиваться, но также замечает в одном месте, что По никогда не был зависим от алкоголя и редко выпивал по-настоящему много. Сегодня многие утверждают: Эдгар По пьянствовал только в особенно тяжелые периоды своей жизни; есть свидетельства, что случались целые месяцы, когда он вообще не прикладывался к бутылке. Разбираясь в этой дискуссии, я натолкнулся на чью-то гипотезу о гиперчувствительности По к алкоголю.

— То есть в этом вы похожи?

Гунн Брита вернулась с двумя кружками. На одной значилось «Лучшая на свете мама», на другой — «Клуб водных лыжников Фосена». На последней кружке была изображена высокая стройная женщина на водных лыжах, грациозно взлетающая на гребень волны. Ваттен никак не мог взять в толк, как эта кружка попала к Гунн Брите.

— Когда ты узнал, что гиперчувствителен к алкоголю?

— Ну, я постепенно догадался. Большие проблемы начались, когда я поступил в университет. Не мог вечером в пятницу и двух стаканов выпить — сразу язык начинал заплетаться.

— И когда ты последний раз пил?

— Много лет назад. Еще до того, как…

Он внезапно замолчал. Ее взгляд ясно говорил, что она поняла, о чем он собирался сказать.

— Тогда откуда ты знаешь, будто по-прежнему не можешь пить?

— Я и не знаю. — Он снова скептически покосился на две кружки. — Нужно попробовать.

— Тогда попробовать сейчас безопаснее всего. Если эта кружка свалит тебя с ног, я обещаю отвезти тебя домой и уложить в постель. А завтра утром ты все равно свободен.

— Э-э, почему бы и нет?

Ваттен взял кружку, на которой было написано «Лучшая на свете мама», и потянул к себе, не питая никаких иллюзий относительно разумности этого поступка.

Ричмонд, август 2010 года

Уборщица Музея Эдгара Аллана По была из тех неквалифицированных рабочих, которые пытаются собрать из нескольких грошовых заработков нечто напоминающее приличный доход, и работала в четырех разных местах. Той ночью она пришла в музей около трех часов. Как обычно, отперла дверь в дом «Старые камни» и опешила, увидев во многих витринах с экспонатами включенную подсветку. Раньше сотрудники музея никогда не оставляли подсветку гореть всю ночь. Правда, в последние недели она стала замечать, что директор выглядит более отрешенным, чем всегда. По утрам, когда он приходил, взгляд его явно блуждал где-то очень далеко, как будто он скрывал невыносимую тайну. Его погруженность в свой внутренний мир не очень ее настораживала — она вечно не успевала на следующую работу, так что свободная минутка, чтобы просто поболтать, у нее выдавалась редко. Но все-таки она стала немного беспокоиться за этого вежливого пожилого человека. Всякую тайну хранить нелегко. А теперь вот он начал делать промахи: не выключил свет в витринах. Так он скоро, уходя, забудет запереть музей на замок, подумалось ей. Вот придет она с утра пораньше, а дверь нараспашку, и на полу в «Старых камнях» растянулся бродяга или даже двое.

Все время, пока она убиралась в «Старых камнях» и в Мемориальном доме, где тоже горел свет, мысли ее крутились вокруг того факта, что Эфраим Бонд и вправду теряет хватку. После первых двух домов она, прежде чем приниматься за уборку остальных зданий, всегда выкуривала сигарету, сидя в Зачарованном саду, разбитом в подражание саду из стихотворения По «К одной из тех, которые в раю». Когда тем утром уборщица уселась на одну из каменных скамей у фонтана, то, несмотря на полумрак, заметила, что памятник По, стоящий в конце сада, выглядит как-то странно. Постамент, казалось, стал шире, как будто его чем-то обложили по периметру. Поднявшись и подойдя поближе, она увидела, в чем дело. Мраморная голова Эдгара Аллана По белела ярче обычного. Новшество заключалось в том, что она больше не покоилась на полутораметровом постаменте из красного кирпича. У Эдгара Аллана По появилось тело. Окровавленное тело без кожи, с обнаженными мускулами, сосудами и сухожилиями. Уборщица, которая за всю свою взрослую жизнь не прочла ни одной книги, но проработала в музее достаточно долго, чтобы наслушаться про его главного героя, сразу почувствовала: эта сцена словно списана со страниц его книг. А вот служебное удостоверение шефа, прицепленное к поясу брюк покойного, она не заметила.

Она бросилась в выставочный корпус на служебный этаж, так будто за ней гнался сам черт. Своего телефона у нее не было. Такие люди экономят на чем только могут. Она подняла трубку в кабинете шефа и позвонила 911. Ожидая ответа, она обнаружила, что весь письменный стол залит кровью. Затем ее взгляд упал на корзину для мусора, в которой лежала голова. На нее выпученными глазами смотрел директор музея Эфраим Бонд. У него было очень грустное выражение лица, самое грустное за всю его жизнь.

На другом конце провода что-то сказали. Вместо ответа уборщица закричала.

Тронхейм, сентябрь 2010 года

Ваттен открыл глаза и увидел знакомый потолочный светильник. Он уже просил вахтера заменить световую трубку, когда несколько дней назад заметил, что лампа начала противно мигать, отвлекая его от чтения. База светильника крепилась точно у него над креслом, между двумя рядами книжных полок. Такие светильники обязательно висели в тех местах библиотечной башни, где не было никаких источников дневного света. Сегодня дрожащий свет галогенной лампы в первый раз в жизни казался ему не просто противным, а мучительным. Он снова закрыл глаза и ощутил пульсирующую головную боль, словно кто-то усилил ток крови раз в пятьдесят и направил его в самые тонкие сосудики головного мозга. В промежутке между ударами сердца вспыхивали не совсем отчетливые воспоминания. Он помнил, как сказал «спасибо» и взял у Гунн Бриты большую кружку с не самым дешевым красным вином, как пил из нее, продолжая болтать об Эдгаре Аллане По. Потом они перешли к разговору о библиографических редкостях, их немало хранилось в библиотеке.

Гунн Брита удивительно много знала о книге, написанной в XVI веке священником Йоханнесом, в просторечии так и называвшейся — «Йоханнесова книга». Эта книга представляла собой удивительный сборник текстов, записанных на пергаменте престом[10]с Фосена, который до Реформации был монахом-францисканцем. Йоханнесова книга считалась одной из жемчужин библиотечного собрания. Как исторический источник, восходящий к эпохе, следующей за Реформацией, она уступала только дневнику Абсалона Педерсена Бейера[11], сочинению, свободному от странностей и загадок. Бейер писал свой ученый дневник в расчете на широкую публику, он упорядочивал записи и стремился к ясности. Йоханнесова книга, напротив, казалась таинственной и зашифрованной, полной непонятных аллюзий. Она, очевидно, предназначалась только для глаз самого священника, а некоторые части книги даже наводили на мысль, будто обладатель этих глаз был не в своем уме. Но в одной области Йоханнесова книга не знала себе равных. Священник Йоханнес оставил несколько описаний людей, страдающих разнообразными заболеваниями. В том, что касается анатомии, хирургии и медицинской помощи, Йоханнесова книга превосходила почти все известные сочинения той эпохи, посвященные этим предметам. А для северного края Европы она была просто уникальна. Многие придерживались той точки зрения, что священник Йоханнес некоторое время обучался в одном из университетов на юге Европы.