Чужая игра для сиротки. Том второй - Айя Субботина

Даже просто произнесенные вслух, эти слова заставляют меня содрогнуться от ужаса.

Мне кажется, что даже если я буду изо всех сил кричать, что ничего не знала и просто попалась на хитрую уловку, король все равно не услышит ни звука. Он уже чуть было не лишился короны из-за заговора, он и так… Плачущий, прости, не на самых законных основаниях сидит на троне Артании, а значит, будет беспощадно и молниеносно избавляться от всех, кто хотя бы помыслит его сместить.

Может, он потом и герцогиню выведет на чистую воду, но к тому времени это уже не будет иметь значения, потому что я буду глубоко и окончательно мертва.

Меня пробирает липкий озноб и герцогиня, глядя на меня сверху вниз, довольно улыбается — наверняка страх и паника высечены у меня на лбу.

— Ну-ну, — она как будто смягчается, но теперь меня этим не провести. — Не надо думать, что все окончательно плохо. На самом деле, ты получишь своего драгоценного королишку… по крайней мере, на какое-то время.

Пока она злобно бормочет о том, как ненавидит Эвина, я на всякий случай снова прокручиваю в голове ее слова о том, что она не собирается рожать королю, и что для этих целей будет использовать меня. Почему это так важно для нее? Ведь статус матери наследника — это неплохая защита на случай, если король когда-нибудь разоблачит ее хитрый план.

«Нужно рассказать герцогу», — вспыхивает в моей голове, и я тут же изо всех сил зажимаю эту мысль подальше.

Чтобы герцогиня даже не подумала усомниться в том, что в эту минуту я способна соображать, а не парализована страхом и полностью в ее власти, как она сейчас, наверняка, думает.

Игрейн тем временем уже утаскивают, и единственное, что я могу для нее сейчас сделать — поддержать хотя бы взглядом. И вселить каплю надежды, что скоро эти мучения закончатся.

Хотя это очень самонадеянно с моей стороны, ведь я не могу сказать даже сколько продлится моя собственная жизнь.

— А теперь, сиротка, — Лу’На делает знак охраннику и тот поднимает меня на ноги, — я хочу услышать, что ты поняла из моих слов, чтобы убедиться, что между нами нет недопониманий и ты понимаешь, какой короткой и тяжелой может стать твоя жизнь, если ты вздумаешь мне перечить.

— Я должна и дальше быть… вами, — стараюсь говорить тише, чтобы не выдать бурлящий внутри гнев.

— Хорошо, дальше, — поторапливает герцогиня.

— Я должна делать, как вы прикажете.

— И?

— И ничего не предпринимать самой.

— Хорошо. Что-то еще?

Я сглатываю, прокручиваю в голове ее слова и выдаю последнее, что она не озвучила прямо, но это открыто читалось между строк.

— Я должна покорить короля и… — Мне гадко даже подумать об этом, не то, что произнести вслух.

Хвала Плачущему, герцогиня и не ждет от меня этого.

Она снова впивается ногтями мне в щеки, крепко сжимая пальцы на моем лице.

Мне приходится выдерживать ее взгляд в упор.

— Я хочу, чтобы ты как можно быстрее соблазнила Эвина, оказалась в его постели и сделала так, чтобы каждая живая душа в замке, каждая мышь, каждая пылинка и трещина в полу об этом узнала.

Жмурюсь так сильно, что ресницы режут веки.

Лесь в постель с мужчиной… до брака…

— Уж постарайся, — герцогиня еще немного надавливает, и я почти чувствую, как кожа трещит под ее ногтями. Приходится открыть глаза, потому что именно этого она хочет. Если бы такой допрос был до того, как я прожила в замке, я бы уже давным-давно сломалась. — Мне надоело сидеть на пороховой бочке и переживать, что какая-то пафосная идиотка с вытащенной из носа родословной, может нас обойти. А раз ты теперь почти официальная фаворитка, то получить доступ в королевскую спальню для тебя не составит труда.

Мне остается лишь кивнуть, и позволить слезам скатиться по лицу.

Потому что, как бы там ни было, мне сейчас очень страшно.

И гадко от себя самой, ведь если бы я смирилась с участью монахини и приняла милость Плачущего, герцогиня не смогла бы сделать меня сообщницей.

— Вот и славно, — она вальяжно похлопывает меня по щеке, а потом демонстративно вытирает ладонь о юбку платья. — Пойдем, тебе предстоит взять несколько уроков… женственности, потому что в этом ты явно слаба.

— Ваша Светлость уже уходит? — интересуется моя старая «боевая подруга» Лила, когда я, наконец, свешиваю ноги с постели, на этот раз надеясь, что мне хватит воли побороть внутренних чертей и взять контроль над ситуацией.

Я пропадаю в этом борделе уже третий день.

Сначала пришел сюда с желанием просто спрятаться от вездесущей Ив, а потом — отделаться от мыслей о девчонке.

Потому что, как любит говорить Сайфер, эта мелкая зараза перестала выходить из моей головы даже размять ноги.

Она торчит там день и ночь.

Мешая думать. Мешая сосредоточиться. А в последние дни еще и существенно затрудняя ходьбу по вполне понятным всем мужчинам причинам.

— Ты была умницей, — говорю Лиле, оставляя на прикроватной тумбе мешочек с монетами. Там значительно больше, чем она заработала, но у моей щедрости есть причина.

Это страховка.

На случай, если вдруг бы Лиле пришла в голову нелепая идея сказать кому-то, что пару раз в пылу страсти я назвал… другим именем.

Она тянется ко мне через всю постель, кладет руки на плечи, старательно делая вид, что ей не неприятно ощущать шрамы пол ладонями. Почему я знаю, что ей противно? Все женщины так на них реагируют, даже Ивлин, а уж она из шкуры лезет, лишь бы показать, как ее все во мне восхищает и радует. Но есть большая разница между тем, как тебя касаются, чтобы показать свою стойкость, и как тебя касаются, потому что хотят касаться.

Так меня никто не трогал с тех пор, как кнут палача дохлого герцога оставил на мне все эти отметины.

— Может, уйдешь утром? — ворует Лила, когда я стряхиваю с себя ее руки и встаю, чтобы привести себя в порядок. — Можем просто разговаривать.

Я издаю ироничный смешок, справляюсь с брюками и, повернувшись, оцениваю свою любовницу легкого поведения взглядом сверху вниз. Она тут же тянет на себя покрывало, и растерянно хлопает ресницами.

— Полагаешь, я настолько стар, чтобы хотеть брюзжать в постели вместо того, чтобы использовать ее по прямому назначению?

— Я просто подумала… — Она так и не решается закончить, о чем же подумала.

Потому что в этой хорошенькой голове под шапкой каштановых кудрей, нет никаких мыслей. Она говорит то, что хотят слышать посетители ее комнаты — скорее всего, почтенные джентльмены с солидным достатком, у которых давно прошли годы «лихой молодости».

Интересно, Тиль тоже думает, что я настолько… стар?