Олег. Путь к себе - Сабина Янина

***

Из поселковой больнички я пошёл в монастырь к отцу Ануфрию. Был тот погожий октябрьский денёк, когда природа, как стареющая женщина, щедро разукрасилась и принарядилась, пытаясь удержать исчезающую жаркую красоту лета, которое спокойной и уверенной роскошной негой, сменило юное весеннее буйство звуков, запахов и чувств. И теперь осенью природа словно снова впадало в весну, стремясь буйством красок повторить пьянящую юность, но у неё это плохо получалось: не могла зрелая красота стать вновь хрупкой трепетно-нежной. Да и надо ли это? Сейчас неделю – две она – царица: ослепительно яркая, пышно щедрая, и нет на свете ни одного оттенка цвето-чувства, которым бы она умело не играла.

На душе у меня было то спокойное умиротворение, которое бывает после успешно завершённого трудного дела. Единственное, что червоточиной свербело было то, что я должен сказать отцу Ануфрию.

В храме старца не оказалось, и я пошёл в гостевой домик выпить чаю и расспросить о нём. Послушник-монах налил мне душистого травяного настоя и указал дорогу в келью отца Ануфрия, где он обычно бывал в это время. Келья находилась в деревянном одноэтажном здании общежития монахов, которое занимало всю северную сторону монастыря почти у самой горы.

Длинный узкий полутёмный коридор освещали два оконца в его концах да редкие горящие свечи в простенках между десятками одинаковых дверей. На каждой двери распятие, под которым табличка с именем монаха. Пройдя весь коридор, я увидел на последней двери надпись «Отец Ануфрий», осторожно постучал и прислушался. Тихо. «Да! Монах же говорил, что нужно сказать специальные слова. Как там», – задумался, вспоминая, и произнёс вслух:

– Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас.

Из-за двери донеслось:

– Аминь

Я толкнул дверь и вошёл. Келья была совсем маленькой. Вдоль стены едва помещалась кровать, аккуратно застеленная серым шерстяным одеялом. У её изголовья прикроватная тумбочка с графином, наполненным водой, горлышка которого было закрыто перевёрнутым стаканом. На противоположной стене – полки с книгами. Небольшая икона на стене. Под окном, из которого был виден храм, стоял стол и два стула. За столом, спиной к входу сидел отец Ануфрий, перед ним лежала большая книга.

– Здравствуй, Олаф, – не оборачиваясь, сказал старец, – проходи, садись рядом.

– Здравствуйте, отец Ануфрий, – откликнулся я и пошёл к нему.

Отец Ануфрий поднял глаза от книги и посмотрел на меня.

– Я ждал тебя. Как себя чувствуешь?

– Спасибо, хорошо. Нам надо поговорить.

Старец кивнул. Закрыл книгу и отодвинул её от себя.

Я внимательно посмотрел ему в глаза.

– Я хотел сказать, не знаю, как это отразится на результатах испытания, но я. В общем, в склепе я был не один.

Глаза старца сузились, словно в насмешке, я смутился и поспешил объяснить.

– Я должен был сказать. Так будет честно, – я поморщился: «нет! не то говорю!», – в общем, я должен сказать, что если бы не Харитон, который спас меня, мне самому никогда бы не выбраться из склепа. Он узнал об испытании, и пришёл туда. Спас меня и вытащил оттуда. Если бы ни он, я бы погиб. Вы должны знать правду, – выговорился я и замолчал, вопросительно смотря на старца.

Он молча глядел на меня. Казалось, он молчал целую вечность. И его молчание рождало во мне чувство, что я подлец и дурак. Но почему? Я, как честный человек, должен был сказать! Пусть даже испытание и не зачтётся, но я не могу идти против совести.

– А ты знаешь, что никто не должен вмешиваться в испытание, иначе его ждёт наказание?

Я растеряно смотрел на старца.

– И что же выходит, Харитон спас тебе жизнь, а ты его под наказание подводишь из-за того, чтобы чувствовать себя честным?

Меня бросило в жар. Как так? Что он такое говорит?! Я сидел как громом поражённый. Хотел было возразить, но не смог. Я же не хотел лгать старцу, хотел рассказать всю правду. Как же он так? Как же я? Подставил Харитона, получается. И правда, из-за того, чтобы чувствовать себя хорошим и честным? Но это же правда! Как я мог скрыть? Я должен был сказать! Не мог же я всех обмануть! Но Харитон жизнью своей, а я выходит, подставил. Что с ним теперь будет? Мне стало так тошно, что захотелось уйти. Как я теперь Харитону в глаза посмотрю? Ну и шкура я. Испытания какие-то дурацкие. Вот оно испытание-то, друга я предал.

– А что может грозить Харитону?

Старец пожал плечами:

– Господь знает, решит собор монастыря. Возможна высылка из поселения за нарушение устава.

Я похолодел.

– Как же так! Отец Ануфрий! Ну… я не знаю, считайте, что я вам ничего не говорил!

Старец тихо засмеялся:

– Ловко, я, значится, теперь должен твою неправду нести? Скрыть ото всех? Нет уж, каждый отвечает сам за свои дела и слова.

– Что же теперь делать?

– Думать. Сердцем учиться думать. Понять, что для тебя важно, быть лучшим в чьих-то глазах, пусть даже и в своих, или важно добро для брата своего.

– Да, я понимаю, но если бы я не сказал, то мне могли ошибочно засчитать испытание прошедшим.

– Не могли бы. Разве я говорил, что ты должен один его проходить? Да если и было бы так то, что будет, если испытание не зачтётся? Не будешь ты настоятелем монастыря, а будет, скорее всего, Фивий. Кому от этого будет хорошо? Монастырю? Поселенцам? Тому же Харитону?

– Получается, что цель оправдывает средства?

– Нет, тут речь идёт о гордыне и благе ближнего. Господь наш Иисус Христос заповедовал: «Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя». Всегда нужно взвешивать так ли важно быть честным и почитаемым в глазах других, если от этого страдает ближний твой. Гордыня, друг мой, твой самый страшный враг, и его ты ещё не победил. Понял ли ты слова мои?

– Понял.

– Ну, хорошо. Это всё о чём ты со мной хотел поговорить?

Я встрепенулся:

– Нет, отец Ануфрий! Я хотел поговорить о самом испытании. В чём его суть? Что за ведения там возникают? Почему вы мне дали иконку? Именно эту иконку? Не могу я поверить в мистику, да и отец Окимий вряд ли в неё верил.

Старец покачал головой:

– Да, не всё я открыл тебе. Теперь уже можно. Склеп этот, как я и говорил, намоленное святое место ещё с древних времён. Сильное место. Я не могу объяснить, что за сила там обитает, ибо сам того не ведаю, но отец Окимий называл это место сакральным. Когда он только начинал строительство монастыря, то осматривал склон горы. Тогда и обнаружил эту пещеру, и сам, можно сказать, и стал первым испытуемым. Что ему там привиделось, и с чем он боролся, он никогда не рассказывал. Только строители нашли его через сутки после того, как он пропал, недалеко от той пещеры. Он был без сознания, а в руке сжимал иконку Владимирской божьей матери, ту самую, которую я дал тебе. Когда отец Окимий пришёл в себя, то велел закрыть вход в пещеру, а сам потом долго болел. Его, конечно, расспрашивали, что с ним случилось, но он молчал. Только много дней спустя, когда был построен монастырь, на духовном соборе он сказал, что обнаружил пещеру – святое место древнего алтаря, где он почувствовал сильное воздействие какой-то силы – энергии – как эту силу назвал отец Окимий. Но источник этой силы он не назвал, может он и ему был неведом. Поведал только, что нашёл иконку на древнем полуразрушенном алтаре. И после того, как взял её в руки, с ним стали происходить чудные вещи. Он говорил, что возможно иконка – транслятор или преобразователь энергии, через которую идёт воздействие на психику человека, которая начинает порождать образы, живущие в душе человека, его мыслях, чувствах.