Королевская кровь. Стальные небеса - Ирина Котова

Змеиная река по широкой дуге обтекала хрустальную глыбу и трон, лавируя между цветущими горами камней. К скрипу самоцветов под ногами и пению ветров добавилось шуршание. Вики недоуменно наклонилась, тронула носком ботинка прилетевший к ней тонкий чулок с чешуйками.

– Что это? – тихо спросила волшебница.

– Это шкуры змей, Вик, – прошептал в ответ Мартин. – Смотри, сколько их.

То тут, то там среди камней скользили полупрозрачные шкурки, и чем дальше, тем больше их попадалось.

В глаза вдруг ударило светом, выбивая слезы. Заиграли стены, наполняясь сиянием, и заискрились горы драгоценных камней, побежали по ним тени, словно облака по небу. То взошло солнце.

И в сиянии этом за очередным цветущим холмом из самоцветов открылась еще одна хрустальная глыба – усеченная четырехугольная пирамида с крутыми гранями. Высотой человеку по пояс, усыпанная драгоценными камнями, похожая то ли на огромный стол, за которым могли уместиться полсотни пирующих, то ли на длинный саркофаг, она стояла далеко перед троном. Ветра огибали ее, не касаясь.

К ней-то и ползли змеи. У нее-то они и замирали молчаливым караулом среди тысяч сородичей и их останков, образуя целое змеиное море и ожидая своей очереди.

На глыбе среди драгоценных камней, змеиных шкур, нефритовых кубков, полных вина и воды, малахитовых блюд со спелыми яблоками, виноградом и другими фруктами: создавалось ощущение, будто здесь идет вечная тризна, – лежал человек в прожженной, рваной одежде. Он должен был быть искалечен, но все конечности оказались на месте: только часть левой ноги и рука по плечо мерцали, окутанные плотной дымкой, и кожа там была розовой, безволосой, как у младенца. Одна за другой поднимались к нему на сверкающее ложе змеи, проползая меж блюд и впиваясь в руки, в ноги, в тело, в шею. Человек вздрагивал, вокруг него разливалось сияние, полыхало витой, а змеи на глазах высыхали, опадая вниз тонкими, полупрозрачными шкурами. Не оставалось даже костей.

Глаза герцога Лукаса Дармоншира были закрыты, на лице и теле виднелись белые пятна от ожогов, волосы были выжжены клочками. Сияние, мерцающее вокруг левых руки и ноги, уплотнялось с каждой отдавшей свою жизнь змеей. Под веками двигались глазные яблоки, словно ему что-то снилось…

– Но как? – прошептал Мартин, глядя на очередную змею, впившуюся герцогу в руку и иссохнувшую.

– Он посссследний в родуссс, кто уже вышшшшел изссс утробы материссс, – прошелестел ветер, что клубился у стен гробницы. – Змеиссс – ссссвященные животные Целителяссс. Ониссс меняют сссвои жизни на жизньссс поссследнего его сссына.

Девять дней назад, восьмое апреля, побережье Дармоншира, Люк

Приливная волна коснулась пылающего листолета и продолжила медленно подниматься выше, поглощая скалистый пляж и подбираясь к камням, на которых лежал человек в прожженой, рваной одежде. Он был мертв. Только что закончилась его агония: кровь еще текла из ран, из обрубков руки и ноги, хотя сердце уже не работало.

Замерцало над ним небо, и соткался из ветра и сияния огромный воздушный змей, которого отпустил человек до этого подпитаться в небеса. Заметался, горестно шипя, ругаясь по-своему, по воздушно-змеиному: мол, дурные же вы какие все, беспечные, движение вперед разума идет; вечно рискуете, что-то себе ломаете, вечно между жизнью и смертью ходите и на знаки внимания не обращаете. Дохнул витой на умершего – заработало сердце и снова остановилось оно, не в силах справиться с болевым шоком. Дохнул второй раз, сильнее, и третий – но не выдерживало сердце боли, и не успевал человек сделать и вздоха, как вновь уходил за грань. Только кровь толчками выбрасывалась из обрубков и багровыми ручейками текла меж валунов.

На далеком осколке среди скал грелась под лучами рассветного солнца черная гадюка с чешуйками, поблескивающими слюдой. Подняла голову, почуяв запах крови, и лентой скользнула с камня. Пересекла берег, подползла к человеку и впилась в культю руки, мгновенно иссохнув в пыль.

Умерший выгнулся, захрипел, на мгновение открыв безумные глаза, судорожно втянул в себя воздух, забулькал кровью и потерял сознание.

По камням к нему спешили прибрежные змеи – одна за другой они вцеплялись в тело, рассыпаясь пылью, и все уверенней дышал человек, и все ровнее билось сердце, и раны его почти прекратили кровоточить. Но вот змей стало меньше: те, которые были поблизости, уже отдали свои жизни ради выживания потомка их покровителя – и пусть зов последней крови услышали все в округе, ждать, пока они доползут, означало снова отдать молодой ветер смерти.

Над не приходящим в сознание человеком клубилось теперь несколько огромных змеедухов – они шипели, что-то доказывая друг другу, а затем тот, кто прибыл первым, подхватил раненого и быстрее ветра понес над берегом на север. Туда, где виты было больше, чем в утробе беременной женщины, туда, где находилось последнее пристанище Инлия Белого.

Капли крови из ран падали на прибрежные скалы и песчаные пляжи, и греющиеся там змеи поднимали головы, принюхиваясь, отрываясь от охоты, просыпаясь от сытого сна, и ползли следом.

Через какие-то минуты искалеченного, обожженного человека положили на поминальный стол, за которым потомки Инлия Белого чествовали своего первопредка, проводили обряды, пили неиссякающие вино и воду из нефритовых чаш и ели фрукты с малахитовых блюд. Стол, вытесанный из глыбы хрусталя, стоял в месте силы среди тысяч драгоценных камней, которые приносили и потомки Инлия в дни памяти, и воздушные духи – потому, что их родителю нравилось это. Иногда он сам прилетал сюда в облике Змея Воздуха, заполняя всю гробницу и укладываясь кольцами на ложе из самоцветов вокруг нетленного тела, в котором жил на Туре простым смертным, и вместе с ним глядел на остров Серены, которую любил и человеком, и богом. Иногда являлся он и своим потомкам, белым королям, когда приходили они за советом или благословением.

Но последний раз бывали здесь белые короли почти тридцать семь лет назад, незадолго до свадьбы Луциуса Инландера и Магдалены Блакори. В день свадьбы закрылся для потомков Инлия вход в усыпальницу, и не держал их больше радужный мост, и не стало хода к благословенным фруктам и вину на вечной тризне. Ибо нет ничего страшнее предательства своей крови; это проклятие, которое только кровью смывается.

Здесь, в средоточии виты, смерть отступила. Но и жить уже умерший не имел права – таков был установленный извечно порядок вещей, и нельзя было нарушить его, не заплатив высокую цену.

За жизнь потомка змеиного короля своими жизнями платили змеи. Стихийный дух еще не успел опустить искалеченную ношу на хрустальное ложе, когда через перламутровый мост пополз первый гад и через несколько минут рассыпался в прах у корчащегося в муках человека. Затем появился второй, и третий, и поползли сюда змеи десятками, сотнями, уже не осыпаясь пылью, но оставляя после себя шкуры – а раненый хрипел, выплевывая кровяные сгустки, и выгибался, на глазах оживая. Вокруг него полыхало темное сияние, словно аура его обугливалась, расползалась клочьями, а на месте оторванных руки и ноги мерцали их фантомы, уплотняющиеся с каждой отданной маленькой жизнью.