Королевская кровь. Стальные небеса - Ирина Котова

Шли дни. По весенней земле со всех уголков Инляндии ползли к морю змеи. И не было им числа.

* * *

Боль. Боль была всюду. Весь мир оказался болью, огромным палящим костром, бесконечными муками – и в попытке избавиться от них он вырвался наружу, в панике заметавшись под хрустальными сводами, не понимая, ни кто он, ни где очутился. Окружающее воспринималось фрагментами. Он увидел кого-то старшего, сильного, сияющего белым, в ноги которому захотелось спрятаться, скуля от ужаса, шарахнулся от исполненного тем же сиянием огромного существа, которое рванулось ему наперерез, снес в бездну с десяток странных длинных созданий, ползущих навстречу, испугался их, шарахнулся обратно.

«Вернисссь в телосссс, не бойссся, – шипело большое существо. – Этосссс змеисссс»

Но он уже рассмотрел искореженное, поломанное, кровоточащее тело, которое – он это сразу осознал – было его собственным. Тело корчилось, сотрясаясь от укусов змей, которые одна за другой вцеплялись в него; гулко билось в его-чужой груди сердце. Ощущал он и отголоски боли, испытываемые им-другим, и это напугало его до такой степени, что он увернулся от шипящего создания и отчаянно понесся прочь, выше сияющих сводов.

Вибрация бешеного сердечного ритма преследовала его и тогда, когда он улетел далеко-далеко и спрятался меж скал, воя от непонимания и страха. Он пытался рассмотреть себя, но видел только сияние, как у огромного существа и того, кто ощущался сильнейшим. Значит, он такой же? Длинный, полупрозрачный, огромный?

Он не успел додумать – его потянуло обратно, и он вцепился в скалы, взрывая песок, поднимая воду меж ними стеной. Но это не помогло: он опять очнулся в пристанище боли и захрипел, чувствуя свинцовую тяжесть отрастающих конечностей, ломоту в теле и каждый укус змей, что обжигающим ядом растекался по крови и не давал ему покоя и свободы. А затем выпал в милосердную пустоту.

* * *

Снова боль, невыносимая, немилосердная, каленая. Он, хрипя, рванулся наружу и ощутил, как резко ослабела его связь со страдающим телом. Вырвался и улетел, унесся, не останавливаясь больше.

Снаружи было темно. В этот раз на свободе он провел куда больше времени, сопротивляясь призыву. Но когда уже поверил, что справился, – его снова вытянуло обратно.

– Не улетайссс, – зло шипели ему огромные собратья. – Тыссс ссебе вредишшшь. Не вернешшшься.

«Я и не хочу возвращаться» – огрызался он, улетая в очередной раз и не глядя на маленькую и слабую свою часть.

Путы, связывающие с ней, становились слабее. С каждым разом удавалось улетать все дальше и на все более долгое время. Но совсем избавиться от этой обузы не получалось: как бы далеко ни выходило забраться, он ощущал, как бьется его сердце, вибрировал от своих болезненных выдохов, чувствовал спиной покалывание драгоценных камней, питающих его силой, и мощь сильнейшего, в ногах которого он очнулся. А когда сердце вновь начинало биться сильнее – его выдергивало обратно, даже если он прятался в пещере на другом конце света. Снова накатывала боль, выворачивала наизнанку, заставляя извиваться на ложе, корчиться и ощущать, как испепеляется, сдирается с него что-то прикипевшее намертво.

«Терписсс, змеенышшшш».

Большие братья обеспокоенно склонялись над его ложем. Он видел их смутно, размыто, и ненавидел за то, что ему больно, а им – нет.

«Пейссс, молодойссс ветерссс».

Маленькие туманные существа хвостами подносили к его рту цветные кубки, обтирали его крошечными вихрями, приподнимали, чтобы обмыть воздухом раны на спине.

И он терпел, глотая чистую воду или терпкий напиток, от которого по коже пробегали ледяные иголочки, а раны переставали гореть и окутывались прохладой. Он слушал, запоминая и осознавая. Он – «ветер», он – «змееныш». И, возможно, кто-то еще? В сознании то и дело начинали проявляться странные образы… но потом боль возвращалась.

* * *

Когда же ему вновь удавалось выбраться из тела, он обессиленно скользил под хрустальными сводами над текущими внизу змеями и горами драгоценных камней, каждый из которых сиял маленьким огоньком, грея его, успокаивая, завораживая, помогая оправиться от мук. И молодой ветер часами глядел на эти камни или играл ими, как дитя погремушками, пересыпал их, любовался, закапывался в них, гудя от удовольствия.

Иногда ветер вновь задумывался о том, кто же он и откуда, – и страшно становилось ему, и тоскливо, и тревожно, и он растекался у ног старшего и сильного, чувствуя, будто его ласково и строго треплют за загривок. Или, держась поодаль, чтобы не поймали и не сунули снова туда, где больно, спрашивал у больших братьев: «Кто я? Что со мной произошло?»

«Сссам, – шипели они, – всссе сссам, иначшеее никогдассс не вссспомнишшшь себя. А чтобыссс вссспомнить и быссстрее воссстановитьссся, вернисссь в тело».

Он зло и раздосадованно шипел в ответ, уклонялся от их молниеносных бросков, выбирался наружу и улетал как можно дальше.

* * *

Казалось, что с тех пор как он осознал себя на ложе из драгоценных камней, прошла вечность, хотя огромный сияющий шар всего трижды пересек небо. Все слабее становилась его связь с тем-который-лежал-на-ложе, и сердечное биение было теперь редким, и холодно было ему, но он радовался – скоро совсем уйдет привязка, и он станет свободным.

Вокруг нашлось много интересного: убегать от больших братьев, которые рассерженно шипели «возссвращайсссся» и безуспешно пытались поймать его – о, как он оказался быстр и ловок, – нырять в серебристые потоки высоко в небе, струиться над землей, рассматривать мелких букашек на полях и огненные вершины в горах. И незачем ему было возвращаться. И без воспоминаний жилось прекрасно.

Он видел людей, понимал их речь и осознавал, что похож на них, но они все были похожи между собой и малоинтересны, хотя на тех, которых другие называли «женщинами», его взгляд останавливался охотнее. Видел ползущих со всех сторон к хрустальной сокровищнице змей – которые потом истязали его укусами. Видел зверей, и смутный голод всплывал в нем, и вспоминался вкус их крови; видел и больших насекомых – их едкий запах пробуждал в сознании тревожные образы, и тогда он убирался подальше. Он играл меж каменными стенами больших укреплений, и в голову врывалось слово «форты» – тогда он поспешно убегал и оттуда, потому что чувствовал, что еще немного, и снова начнет быстро биться сердце, и снова вернет его под хрустальные своды.

Ветер отыскивал соцветия драгоценных камней в распадах, выбивал и прятал в ямку на берегу моря, смотрелся в зеркала озер, ныряя в них и выныривая на другом конце света, летал за солнцем, убегая от ночи, и мчался навстречу ночи, чтобы подремать, обвившись вокруг скал. Он не думал о времени и не знал, что такое время: все его существование делилось на свободу и боль, а боли он больше не хотел.

* * *

Но однажды, когда ветер в темноте дремал над морем, впитывая запах йода и лениво наблюдая за рыбками, он услышал далекий голос.