Стоунхендж - Юрий Никитин

— Что?.. Яра нашлась?

— Какая, к дьяволу Яра, — сказал грубый голос сдосадой. — Вставай, разлежался!

Томас сел, протер кулаками глаза. От бревен струился все тотже свет, здесь день не отличить от ночи, но спать хотелось немилосердно.Калика, одетый и с посохом в руках, смотрел на него сердито и требовательно.

— Куда в тебя столько сна влезает?

— Не больше трех часов за двое суток! — поклялсяТомас с чувством.

— Ого, это ж можно лопнуть.

Томас быстро оделся, влез в железо, а калика затянул ремнисзади на его доспехе. Томас нахлобучил шлем, быстрым взглядом отыскал перевязь.Меч стоял в углу, ножны тускло поблескивали. Рукоять горела, просилась владонь.

Калика был хмур, лицо побледнело и вытянулось. Он выгляделтак, будто не ложился вовсе.

— А нас выпустят? — спросил Томас осторожно.

— Да.

— Ты... уверен?

— Надеюсь.

— Сэр калика, но вчера они говорили, что...

— Мы за ночь о многом переговорили, — оборвалкалика. — О смысле жизни, великих ценностях, высоком и вечном, словом, оразном, о чем редко говорят в обыденной жизни. А сейчас мы просто уходим вмирской мир.

— Может быть, надо попрощаться, как-то поблагодарить?

— Не надо, — остановил калика. — Не надо. Яуже попрощался.

В его словах была недоговоренность. Томас насторожился.Похоже, разговор о высоком не был легким. И отпустили без охоты, если никто невышел проводить. Ведь не каждый день из их благостного мира человек уходитнаверх, к солнцу, в мир крови и смерти!

Они вышли в сени, а затем калика просто открыл дверь ишагнул. Впереди было песчаное дно, торчали редкие водяные травинки. Серебристыерыбки метнулись в разные стороны. Томас поспешно набрал в грудь воздуха, ступилследом. Холодная вода обожгла, ноги оторвались от земли. Он ощутил, чтомедленно взлетает, парит над песчаным дном, где в состоянии рассмотреть мелкуюгальку, зарывшихся пескарей, заблудившегося рака...

Затем рука схватила его за голову, потащила. Грудь началасудорожно дергаться, спертый воздух душил изнутри. Томас запоздало понял, что вдоспехах не поплаваешь, но калика помнит, тащит, как акула, к поверхности, хотякакие тут акулы, тут и щук, наверное, нет...

Голова Томаса выскочила наверх, он судорожно хватил свежеговоздуха, снова скрылся под водой. Руки калики тащили, подталкивали, наконецТомас ощутил под ногами дно. Встал, воды оказалось по плечи.

Калика с шумом вынырнул рядом.

— Ну и конь!.. Что в тебе такое тяжелое, Томас? Тыперегрузился ужином и с тех пор никуда не ходил?

— Рука у меня тяжелая, — предупредил Томас мрачно.Вода текла из доспехов тонкими струйками, он был похож на фонтан в садувенецианского дожа. — А где... погоня?

— Из Китежа погони не будет.

— А те, что землю трясли?

— Сплюнь, — посоветовал калика тревожно. —Могли решить, что мы утонули... но тогда искали бы трупы, их хозяевам нужныдоказательства, а еще пуще чаша, или же вернулись за подмогой.

Томас оглянулся на середину озера.

— Думаешь, потревожат старцев? Неловко, мы на них бедунакликали.

— Не думаю. Град Китеж сами боги не возьмут, не позубам. Только сами китежане могут выйти, по своей воле.

К берегу брели долго, одолевая сопротивление воды. ПромокшийТомас начал стучать зубами. Кристально чистая вода была к тому же ледяная.Осенью, да еще поутру, в любом озере вода любого сведет корчами, а тут ещебьющие ключи!

— Надо было остаться... — прошептал он синимигубами.

— Надолго?

— А что, — огрызнулся Томас, — думаешь, неусидел бы?

— Да нет, они сами не усидят вечно. Однажды целое племяневров ушло в глубокие леса, чтобы там жить вдали от людских свар, войн...

— Ну-ну!

Олег вздохнул.

— Тысячи лет так жили, но когда разгорелась самаястрашная битва со Злом, они вышли. Они знали, что погибнут, но все же вышли.

Томас оглянулся на ровную гладь озера. Носились стрекозы срадужными крылышками, жуки-плавунцы стремительно скользили по гладкой пленкеводы, красиво огибали торчащие кувшинки, распластанные листья, толстые имясистые.

На лице Томаса было сомнение. Вряд ли такие благостныестарцы выйдут. Разве что их дети, ведь там видел мужиков и помоложе. Они нестареют, иначе без войн и болезней друг

на друге бы сидели. А дети не растут, сотни лет в детскихрубашках...

Он содрогнулся.

— И долго бы мы ждали?

Олег наморщил лоб, подвигал губами, почесал в затылке.

— Не думаю. Люди есть люди. Долго не усидят. Даже насамом лучшем месте.

— Ну-ну?

— Так все одно вылезут на солнышко через тыщу-другуюгодков. А то и на год-два раньше.

Томас буркнул:

— Благодарю покорно. Моя Крижана успеет состариться, аженщины этого боятся больше всего. К тому же мне осталось всего недельку, чтобыуспеть до ее замужества.

Он поспешил вверх по берегу. Мешок успокаивающе колотил поспине.

С редких полей, которые они встречали в пути, спешили дохолодов убрать все, вплоть до соломы. Начнутся дожди, будет сосать подложечкой, что то не успел, то не сделал, то пропало... Кто убрал, потянулся влес по рыжики да ягоды. Если первую землянику по обычаю — детям, то забрусникой и клюквой выезжают на лошадях, возвращаются с десятками доверхузагруженных плетеных корзин. Малину и смородину собирали еще летом, попутно сожнивьем

Томас видел, как спешили до прихода дождей выдергать иобрезать репчатый лук и чеснок. А в дожди можно будет дергать репу, капуста жеможет простоять до самых заморозков. Томас вспомнил, с каким наслаждением грызкапустные кочерыжки, зажмурился, во рту появилась сладкая слюна.

К какой деревушке ни подходили, слышали стук молотильныхцепов, пахло дымом овинных теплинок. Стога огораживали, а скот пускали пастисьуже и на поля. Пастухи, как понял Томас, свое отработали, понадобятся тольковесной, не раньше. На полях уже всяк за своим скотом присмотрит.

Кое-где пахали зябь. Женщины поднимали лен, ставили торчком,пусть сохнет, потом свяжут в большие тюки, уберут под крышу.

С первым морозом, как помнил Томас по своему хозяйству, издесь, чтобы сохранить сено, будут резать лишних овец, коз, телят, баранов.Останется до весны только то, что отобрано на завод, на племя. Молодым петухамрубят головы, те бегают по дворам, разбрызгивая кровь...