Тольтекское искусство жизни и смерти - Барбара Эмрис

* * *

Ветреным весенним утром Хосе Луис, нареченный в честь отца его отца, сидел на морском берегу в Малибу. У его ног беспокойно шумел Тихий океан, но своим внутренним оком Хосе Луис созерцал духовную пустыню. В священных повествованиях пустыня всегда была местом, где можно найти откровение и обрести истину. Вдали от общества, там, где не мешают его правила и где оно ничем не утешит, воин находит необходимое ему уединение. Никакие видимые признаки жизни не могут его там успокоить, и он встречается со своим самым страшным демоном. В пустыне, оставшись один и лишившись поддержки, духовный воин смотрит в лицо самому себе.

Хосе, второй из троих сыновей, теперь уже взрослый человек, не помнил, когда отец впервые рассказал ему об этой пустыне ума, но сейчас он готов был отправиться туда. В юности он всегда чувствовал себя отделенным от друзей и родных. Ему казалось, что он лишний в видении мира. В школьные годы он чуть не погубил себя окончательно – пьянством, наркотиками, бегством от всех, кто мог бы помочь. В то время он почти не разговаривал. Он едва отвечал на вежливые вопросы друзей. Он ничего не находил в людях, которые пытались расшевелить или заинтересовать его, и считал, что исправить что-то в самом себе невозможно. Он был пропащим ребенком, сиротой в большой семье и не мог спрятать свою боль. Он так отдалился от отца, что даже сейчас с трудом мог представить себе Мигеля таким, какой он есть. Но он помнил его мудрость. Каждую минуту каждого дня слова его отца вели войну с мыслями Хосе, в которых он сам себя осуждал. Война все еще свирепствовала, когда ему исполнилось двадцать лет, и его собственные голоса побеждали. Этот шум выигрывал битву с ним – до египетской поездки.

Хосе и Джуди познакомились во время последнего путешествия отца по местам силы в Египет и влюбились друг в друга. Женитьба спасла его, но трудности, с которыми неизбежно сталкиваешься в отношениях, вскрыли старые страхи – страхи подростка, погруженного в уныние. Эйфория и гнев, как и раньше, боролись друг с другом, и в видении, которое должно было стать надежным убежищем, разыгралась настоящая драма. И вот в одно тусклое зимнее утро пришло известие: у отца инфаркт. Дон Мигель готовится умереть и хочет, чтобы дети были с ним рядом.

Хосе в слезах вошел в палату отца и стал умолять того не покидать его в такое трудное время. Он плакал, не скрываясь, его мягкое сердце уже не выдерживало, а за его словами стоял страх. Но отец смотрел так, что он замолчал. Мигель был очень рад ему, но сейчас лицо его стало таким суровым, словно они снова оказались в кабинете директора школы. Мигель никогда не ругал детей. Достаточно было его взгляда. Он мог смотреть так пристально, так долго, что Хосе как будто опять превращался в ребенка, чувствующего одновременно вину и раскаяние. Именно такой взгляд был у его отца в реанимации, и Хосе умолк.

– Так-то ты отмечаешь смерть отца? – спросил Мигель. – Уходи! Выйди из палаты! Утри слезы! А когда успокоишься, возвращайся, я должен сказать тебе кое-что важное.

Глотая слезы, Хосе повиновался. Он вышел из здания, ища уединения, и остановился у маленького деревца, незащищенно стоявшего на зимнем холоде. Он рад был его скромному обществу. Прокручивая в голове разговор с отцом, он признал, что вел себя эгоистично. «Не оставляй меня, – плакал он. – Не умирай, папа! Я еще не готов!» Он жалел самого себя, боялся за собственное благополучие и был поглощен тем, что нужно ему самому. Он уже успел похоронить отца и покориться горю – в то время как тот сидел живой на кровати и радовался его приходу! Это все, что он может дать человеку, который подарил ему жизнь, любовь и всю силу своей веры? Так он готов отплатить своему учителю? Действительно ли так он хочет отметить жизнь отца? Слезы его высохли, в нем появилась решимость, она придала ему сил. Он оставил деревце и вернулся в палату к отцу.

– Папа, – спокойно начал он. – Я вел себя как эгоист. Я за себя боялся, а о тебе даже не думал. – Он сел на кровать и взял отца за руку. – Я буду действовать так, как учишь ты: я могу подняться над страхом. Я могу слышать голос знаний, но не верить ему, слышать, как люди распространяют яд, но не впитывать его в себя. Я готов. – Хосе посмотрел своему учителю прямо в глаза и сказал: – Теперь я с тобой.

Он помнил, как отец тогда просиял и сказал, что как раз об этом и собирался поговорить. Урок был окончен. Потом они сидели рядом друг с другом, и Мигель рассказывал, как он видит будущее сыновей, и говорил о том, как всегда любил и будет любить каждого из них.

Сейчас казалось, что этот разговор был так давно. Мигель уже два месяца лежал в коме, и врачи признавали, что надежды остается мало. Хосе старался сохранять спокойствие, не обращая внимания на собственные тревожные мысли и на разговоры родных. В эти дни он не ходил в больницу, оставался дома, старался быть веселым и присматривал за младшим братом, который был охвачен беспокойством, в чем не мог признаться.

Хосе подумал о годах своего молчания: всякие разговоры казались тогда бессмысленными. С тех пор, когда он был замкнутым подростком, узником своего личного ада, произошло много событий. Он влюбился, и это изменило его, придало ему уверенности в себе, он вдруг задумался о будущем. Он начал ценить жизнь. В нем проснулось воображение. Впервые ему очень захотелось учиться. В эти последние недели он начал слушать аудиозаписи частных занятий и открытых лекций отца. Он стал проводить собственные семинары – в ванной, для самого себя. Ему нравилось слышать, как его голос гулко отдается от кафельных стен и уносится далеко в видения будущего. Мальчик, у которого когда-то не было голоса, который ни с кем не разговаривал, наконец учился говорить. Он учился исцелять свое яростное сердце и воодушевлять сердца других.

Хосе понимал теперь, кем он был раньше: паразитом, медленно пожирающим человека, в теле которого жил. Он совершал преступления против самого себя. Он, съежившись, прятался в темноте и верил собственной лжи, но теперь у него появился вкус к истине. Он начинал любить жизнь и самого себя. Верный обещанию, теперь он был со своим отцом.

Отец, со своей стороны, тоже был с ним. В эти дни и недели тревожного ожидания были, кроме забот, и светлые мгновения. Иногда Хосе чувствовал почти радость, как будто сын с папой снова гуляли по сельской ярмарке, катались на американских горках и вместе лакомились сахарной ватой. Он не мог бы объяснить, почему так происходит, да отец и посмеялся бы, начни он что-нибудь объяснять. «Зачем спрашивать „почему“? – сказал бы он. – Просто радуйся!» Как бы то ни было, их воссоединение наполняло его любовью и мало-помалу все более глубоким пониманием жизни. Хосе научился распознавать голос знаний и подвергать сомнению их обман, но все еще иногда поддавался колебаниям и мог отступить во тьму. Пора было отказаться от внутренней борьбы, признать, что она причиняет боль. Пора было снова встретиться с самим собой.

Волны океана с шумом обрушивались на берег, как упрямые дети, требующие, чтобы на них обратили внимание. Рокот морского простора уходил вдаль, туда, где нет времени. Хосе глубоко вздохнул, дал воспоминаниям уйти и открылся всем точкам зрения. Он знал: можно видеть так, как все видит сама жизнь, и быть свободным.