Дневник - Генри Хопоу

губами до ее уха, кончиком оттопыренной «стрелки компаса» — до локтя, и прошептал:

— Ты не причем, Вика.

— Еще как причем.

— Нет, — настоял я. — Если тебя это устроит, мне нисколько не нравится и не нравилось тут отсиживаться, как ты сказала, отшельником. Я делал и делаю это лишь от того, что так было и есть нужно.

— Ну почему же? — теперь не сдержался Витька. Он сел на пол, скрестив ноги и обнажив через дыру в штанах синие трусы с красными паровозиками. Вылупившись, повторил: — Почему?

— А разве я мог поступить иначе? Скажи, разве я мог, мать его, поступить иначе? — я чуть было не перешел на крик. И перешел бы, если б сверху, нал головами, что-то в квартире Аварии не рухнуло. Поначалу в голову полезли плохие, отвратительные, самые паршивые мысли, но нет: Авария был жив и хромал уже куда интенсивнее прежнего. Правда хромота его была теперь похожа не на глухой топот, а на лошадиный цокот или на удары молотком по полу. — Как мне нужно было поступить? Может быть, нужно было обратиться в скорую, пожарную, полицию? Хоть шанс напороться на безмозглого бюрократического недотепу с нехваткой бюджета на его работу стремился к бесконечности, случайное воскрешение мальчика, сгоревшего в том жутком пожаре, могло обратиться в явку с повинной. И что, спросите вы, было бы дальше? Все очевидно: Козлов бы усмехнулся надо мной, а его Смайл преследовал меня до конца моих дней, пока я и сам не сгнил бы в тюрьме под слоем собственного дерьма. Да, это мало вероятно, но вероятность для того и существует, чтобы один раз из миллиона можно было сорвать куш.

Стук сверху продолжался еще некоторое время, а потом, удаляясь, сошел на нет.

Мы молчали. Не знаю, о чем думали друзья, а меня не покидала мысль, что этот стук очень сильно что-то напоминает. И я не понимал, что именно: мотив песни, игру на барабанах или еще чего.

— Когда-нибудь тебе все равно придется выйти, — сказала Вика, и я наконец обратил на нее внимание. Видать, стук сильно отвлек, только поэтому я не заметил, как она умыла влажными салфетками, как и тогда, в школе, Наталья Николаевна, свое лицо. Боже, без косметики Вика была еще красивее.

Мысли о ее красоте ввели меня в легкий транс, а когда я из него вышел, Витька стоял перед нами с тремя банками апельсиновой газировки. Две он дал нам, одну открыл сам. Выпил содержимое, швырнул в стену смятую жестянку и смачно рыгнул. Мы засмеялись.

— Тсс, — сумел произнести я, еле сдерживая хохот. — Ты что ли не мог рыгнуть шепотом? Авария же услышит.

Около пяти минут мы просто не могли себя сдержать и перестали смеяться, только когда все трое держались за животы и не могли дышать.

Чтобы спустить пар и остудить пыл, я отхлебнул из своей банки — это была катастрофическая оплошность. Я вновь засмеялся, и газировка полилась через нос. В итоге мы снова еще долго не могли остановиться.

Витька рассказал, что в телевизоре видел мужика, стреляющего молоком из глаз. Вика подтвердила его слова, она тоже видела этот фрагмент в какой-то передаче про невероятные рекорды, а позже рассказала и свою историю. Ее одноклассник (я не уточнял, из бывшей или из настоящей школы) так же, как и я, засмеялся во время еды. С ее слов, ему повезло меньше. Он не пил газировку, а жевал котлету с макаронами. Так вот из его ноздрей полез фарш — ну точно как из мясорубки. Я подумал, что ему действительно повезло меньше.

— За глаза его до сих пор называют Человеком-Ноздри, — улыбнулась Вика.

— Да уж! Смешно, но не круто! Ваш Человек-Ноздри мог сделать так? Наверняка нет! — Смеясь, Витька засунул в обе ноздри мизинцы по вторую фалангу, а вынув, обнаружил на них две густые сопли. Протер пальцы о штаны.

— За такое тебя бы прозвали Зеленой Слизью, — усмехнулся я.

— Или просто дураком, — посмеялась Вика и снова прижала руки к поясной сумке. — Ну ладно, посмеялись — и хватит. Так ты, Илья, собираешься в ближайшее время выходить на улицу или будешь отшельничать?

— Ясен х… — я успел сдержаться. — Конечно собираюсь. Правда… правда нужно заранее все продумать. Нужна какая-то тактика, и нужно ее придерживаться.

— Уже есть какие-то мысли?

— Только одна — разгонная. Для начала… для начала я думаю сменить имя. Например, Данил… Данил Профов. Данил, потому что такое же короткое — в два слога, — такое же звучное и содержит в себе две буквы моего настоящего имени. А Профов, потому что…

— Потому что ты и есть тот Профессор, о котором жужжит вся мелкотня на районе? — предположил Витька и был ошарашен тем, что случайно попал в яблочко. — Так это действительно ты? Ты и есть тот Профессор, про которого ходят слухи? Тот самый исчезнувший Профессор? Как же я сразу не догадался, что речь про тебя? — Он ударил себя по лбу.

— Не притворяйся. Ты и раньше это знал. Так ведь?

— Да, Илья. Так и есть. Не трудно сложить один плюс один. С тех пор как ты поселился в Курямбии, на районе пропал некий мелкий по прозвищу Профессор. Не мудрено, что это ты. — Он пожал плечами.

— А я давно знала, что тебя так называют. Даже в школе о тебе слышала, но не знала, что это ты. Потом уже, со временем, сообразила. Как говорит Витька, не сложно сложить один плюс один. — Вика приоткрыла сумочку и сложила в нее обе руки. Казалось, делала она это неосознанно, словно что-то подталкивало ее это делать. — Тебе нравится это прозвище?

— Сначала нет, потом да. — Я переводил взгляд с одной на другого. — А сейчас мне как-то все равно. Сейчас, пожалуй, я бы избавился от него. Сейчас нужно, чтобы о потерявшемся Профессоре и всей его семье все дружно забыли. Хорошо бы, если все жители нашего города, знающие меня, забыли мое лицо. Было бы круто. И было бы круто, если, кроме изменения имени, я бы мог изменить свою внешность.

— Это да, — вздохнул Витя, почесывая ногу через дыру в штанах. — Будь ты старше, будь твоя растительность на лице активнее, ты мог бы отрастить бороду. А так все, что мы можем с тобой сделать — побрить наголо и снять очки. И твоим новым прозвищем станет Чупа-Чупс. — Он говорил серьезно, но в глубине души смеялся. Его выдавали едва поднятые и растянутые уголки губ.

— А если тебя еще и в инвалидное кресло усадить, ты станешь вылитым