Дневник - Генри Хопоу

class="p1">— Родные мои любимые, — прослезился я, когда они вошли. Лица их были угрюмые. — Как же я рад вас видеть!

— Неужели? — прошипела Вика. — Ну привет.

Витька нехотя пожал руку. Достал из кармана допотопную портативную игровую консоль и молча сел играть. Ему не мешали даже трещина на экране, скрип в кнопках и дыра в корпусе. Вика уселась рядом с ним. Имитировала заинтересованность в его игровом процессе, хотя я-то видел, что он просто нервно перелистывает меню туда-сюда. Забавное зрелище.

Я принял их правила игры: расхаживал важной походкой по комнатушке, всем видом правда показывая, что мне стало намного лучше, что я пришел в себя, в норму, что мне как никогда нужно общение с ними. Но я играл по их правилам. Осматривал стены, любовался мозаикой Пенроуза, листал книгу по НЛП, которую Витька будто бы невзначай оставил на табуретке.

Когда из Витькиной портативной консоли прохрипела музыка и сменилась на «пиу-пиу» и «трах-бабах», я включил радиоприемник (не менее портативный) и специально задел провод антенны, чтобы и песни стали не менее хрипучими.

Авария сверху захромал усерднее, словно ему не понравились звуки, доносящиеся из подвала. Случись такое раньше, мы бы моментально притихли, но не в этот раз. В этот раз мы соревновались кто кого сильнее заденет.

— К чему весь этот цирк? — не выдержала Вика. — Ладно вы — мелюзга, а я-то куда? За вами. Мне эти представления не нужны.

— Вот и я о том же. — Я выключил радио. — Как маленькие, ей-богу!

— Посмотри, Вика: он заговорил. Слава Иисусе! — Не вставая с кровати, Витя низко наклонился, восхваляя богов. — Неужто завершился обет молчания? Мы, значит, ухаживаем за ним, а он нос воротит. Ладно день, ну два… Я ему — и бутерброды, и газяву, а он ими мышей кормит!

— Сегодня я съел все. Очень вкусно, между прочим.

— Серьезно? Вот здорово! — Он вновь опустил глаза в тусклый экран. Даже кнопки понажимал.

— Ребят… я… мне просто нужно было время. Мне нужно было подумать. Еще вчера мне было не особо, сейчас же я чувствую себя превосходно! Я словно заново родился!

Я поперся к ним с распростертыми объятиями, надеясь на встречные, но Вика пресекла:

— Илья, ты не хочешь объясниться? Мы с Витей… Да мы с ним думали о самом… САМОМ, — она обвела руками почти всю комнату, — плохом… плохейшем, а ты… Ты чуть ли не танцы перед нами пляшешь. Что с тобой происходило весь этот месяц? Хрен с ним с месяцем, что с тобой случилось тогда? Почему ты валялся в кювете? Почему ты позвонил мне, а не… — Она замолчала, побоявшись сказать «родителям». Честно говоря, на ее месте я бы тоже не рискнул произнести это слово, ведь она не зря сказала, что думала о САМОМ плохейшем. — Почему ты не идешь домой?

— Да! — вставил свое Витя, не отрываясь от «игры».

— Тому есть масса причин. И я все вам расскажу. Я же обещал рассказать, когда мне станет лучше, верно? — Они кивнули. — Стало. Обижаться не стоило.

— Я и не хотела, но ты меня вынудил.

— Нам было тебя жалко, но ты все равно заставил нас обижаться на тебя. Тебе не понять, что такое жалеть и обижаться одновременно. Это как заставить себя сидеть на иглах только из-за того, потому что надо.

— Не понял примера.

— Ой-ли! Иди в жопу! — Витя улыбнулся.

— Значит слушайте…

Как и тебе, Профессор, я рассказал им абсолютно все с самого начала. Если поначалу им было скучновато, то ближе к середине их распирал живой интерес. А к моменту нахождения Поли их терзали сомнения. Они то и дело неловко переглядывались, как бы спрашивая друг друга: «А не сбредил ли он?» Я их прекрасно понимал. Порой я и сам себе задавал точно такой же вопрос. Когда речь дошла до убийства Смайла в теле Поли, они уже не могли спокойно сидеть на месте. Вика посматривала в телефон (возможно, хотела вызвать скорую или полицию), Витька же нервно ерзал и почесывал колено, правда уже не скрывая от меня своих глаз. И я смотрел в них лишь для того, чтобы он поверил мне, потому что только вера могла проложить верный маршрут в наших взаимоотношениях, потому что дальше нужно было сообщить им о поджоге дома. Конечно, я мог бы опустить этот момент, сказав, например, что замкнуло проводку или еще чего, но не стал. Правда — она же лучше. Я выложил ее, утаив только все то, что хоть как-то могло быть связано с тобой.

— … Смайл с их лиц исчез, глаза открылись, и они упали. Так я и лишился и родителей, и сестры.

Этого я тоже мог не говорить, потому как они больше не могли меня слушать. Они сидели, прижавшись друг к другу, и смотрели на меня залитыми слезами глазами то ли как на монстра, то ли как на друга, нуждающегося в поддержке. Их губы тряслись. Вика прикусывала нижнюю. Витька судорожно стряхивал слюни. Казалось, обоих вот-вот настигнет припадок.

— Твою ж налево! — Витька швырнул портативку в угол. Она разбилась. Он накинулся на меня. Чуть не повалил. Я и не сопротивлялся. «Пусть бьет сколько посчитает нужным», — думал я. Но у него и в мыслях этого не было. Вместо тяжелых ударов я почувствовал его крепкие дружеские объятия. И он поцеловал меня в губы. Я опешил. — Как же хорошо, что ты остался жив, Илюха! Как хорошо, что ты поведал нам обо всем! Каким же я был кретином! Какими же мы были суками! Вонючими суками, обидевшимися на пацана!

Витька был на моей стороне. Он обнимал меня и продолжал целовать сухими губами. Через его плечо я косился на Вику, мирно сидящую на кровати. Она не обращала на нас внимания. Повесила нос. Машинально водила пальцем по экрану мобильника. Вытирала платочком слезы. Поправляла рыжие волосы. Меня пугало незнание того, что было у нее на уме. Меня тревожили мысли о том, что — пусть даже раньше мы обсуждали жестокую месть Козлову — она не примет меня таким. Не примет в свой круг поджигателя, убийцу, ненормального…

И она встала. Выглядела потрепанной, как и та девушка, что я видел в будке телефонщиков. Только та была довольной, про Вику же я такого бы не сказал.

— Илья, послушай… — начала она нейтральным голосом. Судя по всему, она и сама не знала, какую занимать позицию: адвоката или прокурора. И пока она не наговорила лишнего, пока не усадила меня за решетку собственных эмоций, я вспомнил про алиби, про