Завершившие войну - Яна Каляева

печатью — американский паспорт. На новую жизнь в Новом свете.

Он уедет туда, где небоскребы никто не ограничивает по высоте.

Глава 32

Министр охраны государственного порядка Андрей Щербатов

Апрель 1920 года.

— Что ты читаешь?

Саша читала в кровати, лежа на животе, болтая ногами в воздухе, и книга так поглотила ее, что она не заметила, как он вошел.

— Книгу с твоего стола, — ответила она, не отрываясь от страницы. — «Государя» Макиавелли.

— Неужто ты не читала ее прежде? — спросил Щербатов, садясь в кресло.

— Читала, конечно! Но это книга из тех, которые словно взрослеют вместе с тобой. С каждым прожитым годом открываешь в ней что-то новое. Я сейчас здесь, например: «Лучшая из всех крепостей — не быть ненавистным народу: какие крепости ни строй, они не спасут, если ты ненавистен народу, ибо когда народ берется за оружие, на подмогу ему всегда явятся чужеземцы».

— Макиавелли писал не только это. Если дашь мне книгу, покажу, на чем остановился в последний раз… Благодарю. Вот: «Что лучше: чтобы государя любили или чтобы его боялись. Говорят, что лучше всего, когда боятся и любят одновременно; однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится выбирать, то надежнее выбрать страх».

— Цинично!

— Это как посмотреть. Макиавелли действительно вошел в историю политической мысли как основоположник прагматизма. Однако следует помнить, что миссия его состояла в объединении родной страны в единое мощное государство. Подобная цель оправдывает и самые циничные методы.

— Да, такое я слышала нередко, — Саша перевернулась на бок, опустив голову на согнутую в локте руку. — Цели подразумевались разные, а вот методы почему-то у всех как на подбор были циничные. И сходные до неразличимости. Знаешь, а Князев «Государем» заинтересовался. Не дурак, сказал, этот итальянец-то был. Несколько раз просил меня читать дальше, сам-то Федор не большой читатель был…

— Ты читала Князеву Макиавелли? — изумился Щербатов. — Разве ты не должна была марксистскую теорию ему преподавать?

— Ну, должна была, — Саша убрала волосы за ухо, как всегда делала, когда смущалась. — Но это нагоняло на него скуку. Кажется, ключевые моменты он понимал интуитивно. А когда я пыталась познакомить его с научными основами учения, у него… дела какие-то срочные находились всякий раз. Однажды я загнала его в угол и стала излагать классовую теорию как могла доходчиво, но четверть часа спустя он заснул.

— Заснул! — Щербатов засмеялся. — Это совершенно в его духе.

Саша глянула на него удивленно. Действительно, прежде он никогда не смеялся при ней. На самом деле смеялся он в последний год только с Верой, а после ее гибели не смеялся вовсе.

— Сейчас принесу книгу, с которой тебе действительно стоило бы ознакомиться, — сказал Щербатов, посерьезнев. — Тебе она в любом случае понадобится, чтоб подготовиться к экзаменам.

Однажды Щербатов спросил, что Саша намерена делать после амнистии. Она припомнила, что когда-то мечтала окончить философский факультет. Хотя женщинам теперь не полагалось учиться в университетах, Щербатов обещал устроить ей разрешение на сдачу экзаменов экстерном. В виде исключения.

Щербатов вернулся с томиком в руках.

— Это Гюстав Лебон, «Психология толпы». О свойствах толпы, таких как импульсивность, раздражительность, отсутствие рассуждения и критики, преувеличенная чувствительность. Толпа способна видеть даже то, чего не существует — особенно под управлением энергичного вожака с сильной волей. Рассуждения толпы примитивны и основаны только на ассоциациях. Формулы, облеченные в слова, избавляют толпу от необходимости думать. Это должно быть созвучно твоему опыту. Ты ведь используешь гипноз при работе с массами?

— Что-то вроде того, — Саша села по-турецки и принялась жестикулировать, как всегда, когда объясняла что-то. — Но это не стоит понимать как некую четко работающую методику. Или, хуже того, как колдовство своего рода. Знаешь, в каком-то плане ты говоришь не то, что сам хочешь сказать, а то, что они готовы услышать…

— Лебон и об этом пишет. Я хотел бы обсудить с тобой эту книгу, когда ты ее прочтешь. Как продвигается твоя работа в отделе сугубого покаяния? Ты уже достаточно здорова, это не слишком утомляет тебя?

— О, отнюдь. Это все достаточно интересно.

Щербатов кивнул. Он заметил, что получив занятие, Саша стала спокойнее и энергичнее. Видимо, права была Вера, когда говорила, что для таких людей бездействие подобно смерти, и рано или поздно они согласятся на все, что дает им возможность реализовать себя.

Отношения их тоже стали спокойнее и одновременно прочнее. Они наконец стали играть в шахматы, Саша оказалась пока слабоватым для него противником, но интересным; и, главное, быстро училась. Он больше не повторял про себя каждый день, что надо бы отослать ее завтра. Они словно прожили рядом много лет — а может, так оно и было в некотором роде. Оба уже не молоды. Оба повидали и совершили немало такого, что находится возле самой грани выносимого для человека. Разве они не заслужили крупицу мира? Отчего бы им не пожить вместе еще неделю-другую? Это ведь ни на что не повлияет.

— Ты помнишь, что если почувствуешь себя дурно, всегда можешь взять перерыв на день или два, остаться дома?

— Я помню, но, право же, в том нет никакой нужды.

— Можешь мне рассказать, каких успехов удалось достичь?

— Боюсь, не могу. Меня не уполномочили отчитываться перед ОГП. Полагаю, ты можешь запросить отчет по служебной линии… — Саша сложила руки в замок и опустила взгляд. — А я просто еще и не все понимаю, что там происходит.

— Да, ты права, разумеется, — сказал Щербатов как можно мягче. — Это мне не следовало смешивать служебные вопросы с личными. Увы, я нередко этим грешу.

— Все так перемешано теперь, — Саша пожала плечами. — И все же дома не хотелось бы говорить о делах, право же.

— Мне тоже. Вот как мы поступим… Тебя на завтра вызвали?

— Как обычно.

— Я отменю. Подождут один день. У меня завтра выходной, пускай и у тебя будет. Помнишь, Вера нам говорила про какой-то удивительный новый балет? Давай наконец посетим его.

— Балет Дягилева! Но туда билетов не достать, верно!

— Не забывай, кто тебя пригласил! — Щербатов широко улыбнулся. — Должны же из моего служебного положения проистекать какие-то преимущества, а не одни только бесконечные обязательства.

* * *

— Я глубоко сожалею о вашей потере. Прошу вас, примите мои самые искренние соболезнования.

— Вы весьма добры, благодарю вас.

Щербатов приподнял бровь. Кандидатка в невесты, за которой Церковь сулила баснословное приданое, произвела на него впечатление с первой фразы. Щербатов не ожидал такого внимания к его жизненным обстоятельствам. Девицы этого возраста обыкновенно более всего заняты